Людмила Астахова - Волчьи игры

Сложно придумать слова, способные так сильно задеть Раммана за живое, но у милой матушки они всегда находились в самый неподходящий момент. И пока граф глубоко вдыхал и выдыхал, восстанавливая внутреннее равновесие, служанка уложила Джонины косы в прическу, достойную визита к будущей невестке. Пять минут ушло на выбор между рубиновой диадемой и простыми атласными лентами. Шурианка решила, что не должна затмевать собой юную особу. Нездоровье, как известно, не красит никого.

— Мама!

— Какой ты взрослый, мой дорогой, — нежно, но твердо проворковала Джона. — Я все никак не могу привыкнуть к мысли, что ты женишься.

Когда-то давным-давно незабвенный лорд Джафит наставлял янамарскую наследницу — дикарку восемнадцати лет от роду:

«Милое мое дитя, то, что ты считаешь искренностью и непосредственностью, есть вопиющая невоспитанность и полное отсутствие манер. Ты — смешна, ты — нелепа, и ты — неотесана, словно крестьянка. Да, ты не ковыряешься пальцем в носу и умеешь пользоваться столовыми приборами… Допустим, умеешь. Но ты все время кричишь, кривляешься, гримасничаешь. Никто не научил тебя держать в узде чувства, никто не объяснил, как следует вести себя дворянке с твоей родословной. И не нужно реветь! Я все исправлю, обещаю». Так и случилось, и потребовалось всего лишь девять недель, чтобы столь опытный «садовник», каким был императорский сводник, превратил заброшенный пустырь воспитания своей подопечной в ухоженный сад светских манер. Он вообще любил сравнивать свою работу с садоводством.

«Яблоня-дичок растет, как придется, и не требует ни ухода, ни полива, но и дает она крошечные кислые плоды. Окультуренное дерево нуждается в заботе, его прививают, его подрезают, его удобряют, зато и собирают урожай сладких крупных яблок», — повторял лорд Джафит.

«И какие же плоды вы ждете получить от меня?» — мрачно вопрошала Джона, глядя на воспитателя исподлобья.

«Твои сладкие речи и изысканные манеры, которыми ты очаруешь своего будущего супруга, детка».

Что ж, Джойана Алэйя очаровала и Бранда, и Аластара, каждого по-разному. Доказательством стал Рамман. И он тоже не мог сопротивляться аристократическому воспитанию матери, чьим смыслом и целью было получить желаемое, сохраняя достоинство.

— Поехали к твоей Илуфэр, глупенький мой волчонок. Я лишь познакомлюсь, благословлю ваш союз и…

— И?

— И со спокойной совестью займусь нашей доблестной и стремительной эрной Кэдвен.

— Но доктор Сид настаивал на полном карантине.

Рамман все еще надеялся удержать Джону от необдуманных поступков.

— Не думаю, что Вилдайр Эмрис одобрил бы твое поведение.

— Его здесь нет, — фыркнула легкомысленная шуриа.

И граф Янамари, человек серьезный и рассудительный, не выдержал.

— Мама, хоть раз остановись и подумай над тем, что делаешь. Проклятья уже нет, ты обязательно проснешься следующим утром в бодрости и здравии, тебе не нужен риск, чтобы питать твою донджету. Тебе не обязательно играть с огнем, чтобы жить.

Право слово, он успел отвыкнуть от шурианских выходок мамочки, от ее детской непоседливости.

Рамман совершенно запамятовал, как Джойана Алэйя умеет гневаться. И переворачивать все с ног на голову. И бить по самому больному месту без всякой жалости.

— Я нарушила все обещания, данные Вилдайру, и приехала в Янамари к тебе, к твоей невесте, и вместо долгожданного праздника получила непонятные отговорки, кислые лица и проклятия в спину.

Вот так! Словами наотмашь, как это умеют только шуриа.

— Но, мама! Илуфэр больна!

— Даже если она при смерти, я все равно хочу ее видеть. Точка!

Даже снег скрипел под ее каблучками зло и ожесточенно.

Метель закончилась, но дорогу укатать еще как следует не успели, оттого до усадьбы-лечебницы доктора Сида ехали медленнее, чем обычно.

«Скоро Ночь Великих Духов, — думала Джона. — Когда на зов явятся Элишва и Бранд, что я скажу им?» Ей было тревожно без всякой видимой причины. Тревожно, неуютно и тоскливо. В самый тяжелый год, в год, когда умер Бранд Никэйн, ей не приснилось столько кошмаров, как в последние ночи. Напасть какая-то!

А Рамман думал о бледной глазастой девушке, стоящей по ту строну оконного стекла, до половины затканного морозными узорами. Они могли по нескольку часов общаться знаками, с помощью улыбок, пальцев, воздушных поцелуев. В последний раз Рамман слепил для невесты из снега лошадку — толстенькую и неуклюжую.

«Я подарю тебе такую же, но настоящую — белоснежную. Только выздоравливай», — написал он в записке. Илуфэр прочитала и радостно закивала. И впервые за последнюю неделю ее щечки порозовели. Все-таки, несмотря ни на что, это была самая счастливая зима в жизни графа Янамари.