Джоанн Роулинг: Дары смерти (перевод Snitch)

То было время в нашей жизни, когда мы общались меньше всего. Я писал Альбусу, расписывая, возможно, бестактно, чудеса моего путешествия, начиная с химер в Греции, от которых я ускользал с риском для жизни, и заканчивая экспериментами египетских алхимиков. Его письма мало что говорили мне о его повседневной жизни, которая, как я догадывался, была удручающе скучна для столь блестящего волшебника. Захваченный впечатлениями, с ужасом я узнал, когда год моих странствий близился к концу, что семью Дамблдора постигла ещё одна трагедия: смерть его сестры Арианы.

Хотя Ариана уже давно была слаба здоровьем, удар этот, последовавший так скоро после утраты матери, глубоко поразил обоих братьев. Все, кто был близок Альбусу — а я считаю себя принадлежащим к числу этих счастливцев — согласны, что смерть Арианы и то, как Альбус её пережил, ощущая свою личную ответственность за неё (хотя его вины, разумеется, тут не было), навсегда оставили на нём свой след.

Я возвратился домой и нашёл молодого человека, который перенёс страдания впору человеку гораздо более взрослому. Альбус стал сдержаннее, чем раньше, и почти утратил свою беззаботность. Вдобавок ко всем его несчастьям, потеря Арианы привела не к возрождению близости, но к отчуждению между Альбусом и Аберфортом. (Со временем оно пройдёт — в позднейшие годы они вновь наладили отношения, которые стали если не близкими, то, безусловно, сердечными.) Однако с той поры он редко заговаривал о своих родителях и Ариане, и его друзья усвоили, что о них не следует упоминать.

Пусть другие живописуют триумфы следующих лет. Бесчисленные вклады Дамблдора в копилку магического знания, в том числе его открытие двенадцати способов применения крови дракона, послужат будущим поколениям, как и мудрость, которую он выказывал в многочисленных судебных решениях, будучи верховным магом Визенгамота. И до сих пор говорят, что ни одна волшебная дуэль не может сравниться с той, что была между Дамблдором и Гриндельвальдом в 1945 году. Те, кто был при этом, описывали, какой ужас и трепет они испытывали, глядя, как бьются эти два непревзойдённых чародея. Победа Дамблдора и её последствия для волшебного мира считаются поворотным моментом в магической истории, сравнимым с введением Международного Устава секретности или падением Того-Кого-Нельзя-Называть.

Альбус Дамблдор никогда не был гордым или тщеславным; он умел найти достоинства в каждом, каким бы тот ни казался жалким или незначительным, и я думаю, что ранние утраты наделили его великой человечностью и состраданием. Я не могу выразить, как мне будет не хватать его дружбы, но моя потеря ничто в сравнении с потерей волшебного мира. То, что он был самым любимым и вселявшим вдохновение из всех директоров Хогвартса — вне всяких сомнений. Он умер так же, как жил: вечно трудившийся ради высшего блага и до последней минуты всё так же готовый протянуть руку мальчику с драконьей оспой, как в тот день, когда мы впервые встретились.

Гарри окончил читать, но всё не отрывал взгляда от фотографии, сопровождавшей некролог. На лице Дамблдора была знакомая добрая улыбка, но когда он взглядывал поверх своих очков-полумесяцев, создавалось впечатление, что он даже с газетного листа просвечивает Гарри словно рентгеном, и грусть смешалась в нём с чувством унижения.

Он думал, что неплохо знает Дамблдора, но после того, как прочёл этот некролог, он вынужден был признать, что едва ли вообще знал его. Он ни разу не пытался представить Дамблдора в детстве или юности, как будто тот сразу появился на свет таким, каким помнил его Гарри — старым, почтенным и седовласым. Представить Дамблдора подростком было попросту дико, всё равно что пытаться вообразить глупую Гермиону или добродушного взрывохвостого хлопстера.

Ему никогда не приходило в голову спросить Дамблдора о его прошлом. Разумеется, это показалось бы странным, даже дерзким, но ведь, в конце концов, каждый знал, что Дамблдор сражался в той легендарной дуэли с Гриндельвальдом, а Гарри и не подумал спросить Дамблдора, как это было, и о других его знаменитых достижениях тоже. Нет, они всегда говорили только о нём, Гарри — о прошлом Гарри, о будущем Гарри, о планах Гарри… а теперь Гарри казалось, несмотря на то, что его будущее казалось таким опасным и неопределённым, что он упустил невозвратимые возможности, не расспросив Дамблдора побольше о нём самом. И неважно, что единственный личный вопрос, который он задал своему директору, был также и единственным, на который, как он подозревал, Дамблдор не ответил откровенно: