Терри Брукс - Крылья Тьмы

Когда они добрались до тюрем, Сен Дунсидан набрался решимости в достаточной степени, чтобы заговорить с Моргавром.

— Что вы намерены делать, когда мы войдем? — спросил он сильным и уверенным голосом. — Мне нужно знать, что говорить, если вы не планируете погрузить в транс целый гарнизон.

Моргавр тихо засмеялся:

— Вновь стали самим собой, министр? Очень хорошо. Мне нужна комната, где я смогу побеседовать с предполагаемыми членами моей команды. Я хочу, чтобы их приводили ко мне по одному, начиная с капитана либо кого-то, кто пользуется авторитетом. Я хочу, чтобы вы были там и наблюдали за тем, что будет происходить.

Дунсидан кивнул, стараясь не думать о том, что это означало.

— В следующий раз, министр, подумайте дважды, прежде чем давать обещание, которое вы не намерены выполнять, — прошипел его собеседник. — Я не терплю лгунов и глупцов. Вы мне не кажетесь ни тем, ни другим, но в таком случае вы прекрасно знаете, как вести дела, не так ли?

Сен Дунсидан ничего не ответил. Сказать было нечего. Он сосредоточил свои мысли на том, что он будет делать, когда они окажутся в тюрьме. Там он будет хозяином положения, находясь в более привычной для себя обстановке. Там он сможет больше сделать для того, чтобы показать этому опасному существу свою ценность.

Сразу узнав министра, стража у ворот впустила их без всяких вопросов. Стражники в изношенной кожаной форме вытянулись по стойке «смирно» и открыли замки ворот. Изнутри пахнуло сыростью, гнилью, отвратительной вонью человеческих экскрементов. Сен Дунсидан потребовал у дежурного офицера особую камеру для допросов. Она находилась в уединении, глубоко в чреве здания тюрьмы, и была хорошо знакома министру. Надзиратель провел их по длинному коридору к большому помещению, сквозь стены которого просачивалась влага, а полы прогибались. В центре стоял стол с прикрепленными к нему железными цепями и зажимами. К одной из стен была придвинута стойка с разложенными на ней орудиями пыток. Единственная масляная лампа давала слишком мало света, в камере царил полумрак.

— Подождите здесь, — сказал Сен Дунсидан Моргавру. — Дайте мне убедить нужных людей прийти к вам.

— Начните с одного, — приказал Моргавр, отодвигаясь в тень.

Сен Дунсидан помедлил, затем вышел в дверь вместе с надзирателем. Надзиратель был громадный, неуклюжий, грубый человек, отслуживший на фронте семь сроков, пожизненный солдат армии Федерации. Его тело было покрыто шрамами, страшно израненной была и его душа. Он был свидетелем таких жестокостей, которых не смог бы вынести разум ни одного человека. Он всегда хранил молчание, и казалось, его ничто не трогало. Сен Дунсидан иногда пользовался его услугами при допросах непокорных узников. Этот человек прекрасно умел причинять боль, игнорируя мольбы о милосердии. Возможно, это он мог делать лучше, чем держать язык за зубами.

Странно, но министр не знал его имени. Здесь его звали Надзирателем, название должности являлось достаточным именем для человека, занимающегося подобным делом.

Они проследовали по десятку маленьких коридоров, прошли через несколько дверей к главным камерам. В самых больших содержались пленные из Преккендоррана. Некоторых освободят за выкуп или обменяют на пленников Свободнорожденных. Другие здесь умрут. Сен Дунсидан указал надзирателю на камеру, где находились пленники, дольше всех пребывавшие в тюрьме.

— Открой ее.

Надзиратель безмолвно отпер дверь.

Министр обороны вынул факел из стойки, укрепленной на стене.

— Закрой за мной дверь. Не открывай ее, пока я не скажу тебе, что готов выйти, — приказал он.

Затем он смело вошел.

Камера была большой, сырой, провонявшей запахами людей, содержащихся в неволе. Десяток голов одновременно повернулись в его сторону. Столько же человек поднялось с грязных соломенных тюфяков, лежавших на полу. Другие зашевелились, большинство еще спало.

— Просыпайтесь, — громко произнес министр и поднял факел, чтобы показать им, кто он, затем воткнул его в стойку у двери. Заключенные начали подниматься, были слышны их шепот и ворчание. Он ждал, пока все они проснутся, эти изнуренные люди с погасшими взглядами, безжизненными лицами. Некоторые из них находились в тюрьме уже почти три года. Большинство распрощалось с надеждой когда-либо выбраться отсюда. Шорохи их движений отдавались эхом в глубокой, всепоглощающей тишине, которая служила постоянным напоминанием того, сколь беспомощными они были.