Святослав Логинов - Колодезь

— Ишь ты какой шустрый, — сказал дед Богдан, — кружишь, как муха под потолком. Погоди, не мелькай, сейчас печку растоплю, будем щи хлебать.

Старик нагнулся к холодному челу печки, застучал кресалом. Семён кинулся за поленьями, сложенными под поветью.

На улице по-северному медленно темнело. Под вечер и впрямь стало свежо, но верблюжий бурнус, спасающий от немилосердной жары, берёг и от холода. Семён перекрестился, привычно повернувшись к востоку. Слава те, господи, кажется, добрый человек Аль-Биркер. Хоть бы отпустил с миром. Век бога молить буду.

Семён набрал полешков потоньше и поспешил в избу.

Щи у отшельника оказались с убоиной. Густые щи, жирные. Вместо капусты — какая же капуста летом? — не завязалась ещё — накрошено всякой зелени: крапивы, щавелю, свекольной ботвы, что дёргают, когда рядки редят. А и без капусты добро выходит, ежели с мясом.

Хлебали из одной миски, как на Руси принято. Семён ел осторожно, стараясь не зацепить лишний кусок, не задеть старца по ложке. А потом когда уже со дна таскали накрошенную солонину, стукнула Семёну в голову непрошеная мысль, и застыл Семён, не донеся ложки до рта.

— Государь, — произнёс он испуганно, — может, я времени счёт потерял?… Сейчас, поди, Петровки в самом разгаре.

Старик облизал ложку, положил её аккуратно на стол, перекрестился на чёрные образа.

— Может, и так, — спокойно сказал он. — Я тут в глуши тоже всякую память потерял. Но пока господь грехам терпит, — дед Богдан усмехнулся и добавил: — Отец Агафангел, священник хворостинский, меня анафемствовать хотел, так его протоиерей за самоуправство смирял. А заодно и мне досталось; две недели на монастырском подворье в железах сидел.

Этого обыденного разговора Семён восприять не мог.

— Как же это, милостивец? — прошептал он. — Тебя в железа?! Ты же святой человек, по всему Востоку о тебе слава идёт!

— А мне и невдомёк! — весело воскликнул старик. — Ну-ка, расскажи.

Внимательно выслушал сбивчивый рассказ Семёна, усмехнулся странно, сказал:

— Ишь ты, как оно… А я-то гадаю, куда меня бес носит… Святым, значит, чтут?… Лестно. А дома — нечестивцем слыву, колдуном проклятым. Ну-ка, повтори, как они меня величают?

— Дарья-баба.

— Тоже любопытно. Я себя всю жизнь мужиком почитал, а на поверку бабкой Дарьей оказался.

— Не Дарьей, а Дарьей. Дарья-баба значит — водяной старик, по-персидски. У них половина слов этак-то перевёрнуты.

— По мне — хоть горшком назови, только в печку не ставь. Дарья так Дарья.

Он помолчал минуту и снова повторил про себя:

— Святой, божий любимец… Не-ет. Святые подвиг молитвенный вершат, а у меня на образах паутина. Я человек грешный. Места тут, верно, предивные, а я среди них, как прыщ на носу, торчу. Поди, на Страшном суде все мои окаянства скажутся, увидишь, каков святой.

— Господине, — возразил Семён, — не клепли на себя. Сам твои чудеса видел. Если не бог, то кто?

— Не знаю, — старик был совершенно спокоен, как не о себе рассказывал, — Я своей доли не просил и не искал. Само вышло. Жить стало негде — вот я и поселился здесь. А про заимку мою давно слава дурная идёт: мол, черти тут водятся в омутках. Так я чертей не боюсь: пришёл и стал жить. Никто меня не тронул, никаких чертей не видать. И остальное — тоже само. Душа у меня мягкая, всех жалею. Колодезь вон на пригорке вырыт, никто к нему ходить не станет — далеко. Ему, поди, обидно. Вот я и пошёл. Намаешься, пока бадью вытащишь, зато вода вкуснющая — страсть! Так я в привычку взял: туда ходить. Сначала всё ласкался мыслью, как прежний хозяин, кто колодезь копал, радуется, что не даром труждался. А раз, я тогда болезнью залежал, и совсем недужно стало бадью тащить, пришла в голову мыслишка шальная. Есть, думаю, в мире такие края, где по божьему гневу пить нечего, а я тут в водах, как в сору, роюсь. И так я о тех горемыках затужил, что услышал господь мою молитву и открыл путь. А может, и не господь — отец Агафангел говорил, что меня адский князь водит. Но я тому не верю: никто не может двум господам работать, а я воду ношу с именем Христовым. А что к бусурманам попадаю, так их тоже господь сотворил. А коли не так — пусть на мне сатана на том свете и дальше воду возить станет. Верно я говорю?

— Не знаю, кто их сотворил, — хмуро ответствовал Семён. — Я там всякой неправды насмотрелся досыта.

— Этого добра и тут хватает. Зато там мне денег сыплют. Много. Сам посуди — алтын за ведро, шутка сказать.

— Какое — много… В пустыне за ведро воды можно и золотой мискаль отвалить.