Святослав Логинов - Колодезь

— Здравствуй, брат, — услышал Семён. — Желаю тебе познать истину.

— Спасибо на добром слове, — отозвался Семён. — И тебе желаю того же.

Вежливый ответ содержал тонкую издёвку — обычно проповедники всяческих сект искренне полагали, что истина лежит у них в кармане и они могут ломать её кусками и питать народ откровениями, словно апостолы хлебами и рыбой. Однако Семёнов собеседник не смутился и не окрысился, а вежливо согласился:

— Да, правда скрыта глубоко, и познать её человеку не просто.

— Я православный, — поспешно сказал Семён, желая упредить долгие виляния проповедника.

— Не всё ли равно? — Проповедник удивился почти искренне. — Бог един и останется сам собой, как бы мы его ни называли и какие бы молитвы ни творили лживыми устами. Доходчива лишь молитва сердца. А христианин ты, иудей или мусульманин — не так и важно.

— Возможно, ты прав, — согласился Семён. — Однако мне придётся покинуть тебя, добрый человек, земные дела призывают меня… — Семён щёлкнул ногтем по ошейнику, объясняющему всё яснее слов.

Тем не менее, случайная встреча не осталась без последствий. Ночью в бедной части караван-сарая, где вповалку спали рабы и свободные погонщики, бродяги и крестьяне, приехавшие на рынок, Семён снова встретил веротерпимого проповедника.

Южная ночь непроглядно темна, особенно если время выдастся безлунное. В духотной тьме исходят трелями сверчки, и неприкаянный плач шакала вторит им из запредельного далека. Огонёк коптилки, всю ночь мерцающий у ворот хане, привлекает не столько запоздалых путников, сколько сонмы мотыльков, летучих жучков и прочих эфемерид. Кружок людей, собравшихся вокруг светца, быстро распался, утомлённые работники расползлись по углам, выбирая кошму помягче. Семён, оставшись один, тоже хотел идти на покой, но тут во тьме обозначилась белая фигура, давешний собеседник присел на корточки рядом с Семёном и продолжил прерванную на полуслове беседу, как бы и не прерывалась она долгими дневными трудами:

— Я вижу, мудрый раб, ты из тех, кто умеет молиться сердцем. Скажи, какова твоя вера?

— Я православный, — ничуть не удивившись, повторил Семён.

— Слово «мусульманин» значит то же самое, — заметил проповедник, — и «католик», насколько мне известно, — тоже.

Семён пожал плечами: что ж делать, всяк кулик своё болото хвалит.

— У каждого человека своё добро и своя правда.

— Ты прав, — согласился странный собеседник и некстати представился: — Можешь звать меня Меджмуном.

Семён мимоходом подивился неподходящему прозвищу, затем сказал, привычно поковеркав своё имя:

— Меня зовут Шамон.

— Скажи мне, Шамон, тебя никогда не удивляло, что в мире столько зла?

— Нет. Если удивляться каждой несправедливости, придётся весь век ходить с разинутым ртом.

— Но почему так происходит? Ведь ты, наверное, полагаешь своего бога благим и добрым.

— Бог добр — злы люди, — твёрдо сказал Семён.

— Но ведь их сотворил бог. Зачем он сделал их злыми?

— Он сделал их не злыми, а свободными. Иначе они ничем не отличались бы от зверей. А уже потом свободный человек злоупотребил свободой. — Семён обхватил ладонями шею, словно стараясь скрыть и без того невидимый ошейник.

— Приятно слышать мудрые вещи из уст нестарого человека. Скажи мне, Шамон-ата, в чём смысл жизни?

Ответа Семён не знал, однако произнёс без тени сомнения:

— В исполнении предначертанного господом.

— Воля бога, если она такова, как представляют богословы, исполнится и без наших стараний. Жаль, никто не знает наверное, в чём состоит эта воля. Разные люди говорят об этом разное и сходятся лишь в одном — человек создан по образу и подобию своего создателя.

— С этим никто не спорит.

— Но скажи в таком случае, почему адепты всех религий так ненавидят божий образ? Все начиная с суфитов и кончая христианскими отшельниками, занимаются измождением плоти. Даже ты, мудрый раб, носишь власяницу, терзая плечи жёстким волосом. Вы бичуете себя, возлагаете вериги, искажаете сами себя скопчеством, веря, что делаете это царствия ради небесного. Дервиши гордятся вшами, что едят их плоть, и червями, что копошатся среди гноя. Ты почитаешь иконы, Шамон, а разве сотворённый самим богом образ не выше деревянной доски? Ударить по лицу человека — хуже, чем плюнуть на чудотворную. Однако вы все это делаете. Вряд ли такое единодушие не имеет глубокой причины.

— Мне кажется, — произнёс Семён больше для того, чтобы не молчать, — что ты тоже давненько не умащал свою плоть, и если поискать, то в твоих волосах тоже найдётся несколько гнид.