Святослав Логинов - Колодезь

Вода иловатая, с тухлым запахом, а метится — не пивал ничего слаще. Семён одну горсть зачерпнул, омочил губы, потом, указавши людям на чёрный провал, произнёс кратко:

— Пейте.

Один за другим в торжественном молчании подходили наездники к колодцу, зачерпывали воду, отходили, давая место другим. Первым делом поили коней, с рук, по малу, чтобы не спалить щедрым водопоем. Следом несли воду к повозкам — поить детей. Семёну поднесли питьё в серебряной чаше, как знатному беку. Коня поили особо. И тишина вокруг висела молитвенная.

День беглецы стояли у биркета. Воду вычерпали до дна, до густой глинистой каши.

Вечером, проходя через лагерь, Семён слышал, как пожилая башкирка поучала детей:

— Ходжа Шамон — святой человек перед Аллахом. Помрёт, будет в большом мазаре лежать. Он, словно юдейский пророк Муса, жезлом воду из камня достал.

Семён улыбнулся печально. Вот, его уже с патриархом Моисеем сравняли, в святцы пишут. А может, и Моисей также жидовское племя по пустыне водил, не зная, куда дорога ведёт? И тоже открыл в тяжкую минуту потайной биркет.

А потом вспомнилось Семёну, каким именем его величают, и наполнилась улыбка полынью. И то странно, что улыбка осталась, не сменилась звериным оскалом. Ведь появись здесь сейчас Муса-ыспаганец, слова не пришлось бы Семёну молвить, один бы знак мизинцем — и в ту же минуту принесли бы ему отсечённую голову ненавистного Мусы, бросили бы к ногам, пачкая в песке слипшуюся от крови бороду.

Жаль, не греет душу жестокая мысль. Не простил Семён ыспаганца, но устал ненавидеть. И полна усмешка мудрой горечи.

На следующий день к вечеру дозорный отряд заметил на холме всадника в незнакомом чужом наряде. Всадник помаячил чуток и канул, как не было. Гнаться Семён не велел, но выслал следопытов, надеясь, что конник выведет к людям. Селенье ли, кочевье — всё едино. Главное — перешли пустыню, оставив позади неласковую Россию, достигнув ханства Хивинского. Каково-то улыбнётся беглецам оно?

Зверь исходил бессильной яростью, смешанной со страхом. Здесь, в самой глубине амударьинской дельты, он привык чувствовать себя хозяином. В плавнях не было ни единого существа, способного хотя бы в мечтах противостоять ему. Он был царём и вершителем судеб. Когда на его пути попадались люди, они пугались подобно всем иным тварям и торопились убраться с хозяйской тропы. Владыка камышей тоже не трогал человечишек, испытывая чувство опасения пополам с неистребимой брезгливостью. От людей всегда пахло дымом и железом. Зверь не любил эти запахи.

И вот теперь люди заступили ему дорогу. Их было слишком много, и они почему-то не боялись его. Хищник ревел так, что казалось, от его рыка действительно будет выбита яма в земле, бил хвостом по впалым бокам, готовился и не решался прыгнуть, а люди стояли и молча смотрели на него. Несколько нукеров, стоящих позади, сжимали в руках мултуки со взведёнными курками, прочие изготовили пики. Но вперёд всех вышел старик в зелёной чалме. Он стоял безоружным и глядел в глаза зверю.

Кружится ветер, кружится, и возвращается ветер на круги своя. Здравствуй, зверь лютый, вот и опять довелось встретиться. Только я уже не тот и не побегу от тебя, подвывая от смертной истомы. И я знаю, кто ты; узбеки зовут тебя джульбарсом, парсы — бобром, а далёкие датчане — тигром. Ну так зачем реветь и метаться на железные копья? Иди с миром.

Словно услышав обращённую к нему мысль, тигр повернулся и, оборачиваясь и взрыкивая, потрусил к близкому тугаю.

— Не троньте его! — приказал Семён и добавил, щадя любопытство ближних: — Когда-то в молодости я безоружный встретился с этим зверем лицом к лицу, и он пощадил меня, позволив уйти. Сегодня я, по милости Аллаха, сумел отдать старый долг.

— Аллах акбар, — подтвердил Габитулла.

Остальные воины молчали. Они давно привыкли, что ходжа Шамон может всё. Что ему стоит приказать дикому зверю? Захотел бы — свистнул, и джульбарс побежал бы за ним, как годовалый щенок.

Раздвигая рукоятью плети трёхаршинные стебли прошлогоднего камыша, Семён двинулся вперёд. Воины с конями в поводу шли следом. Почва сначала шла под уклон, затем начала повышаться. Камыши сменились кустами таволги, тоже ещё безлистными, но уже стоящими на почках, готовыми зазеленеть после первого же тёплого денька. Здесь можно было чувствовать себя неопасно, в тугае сильное войско взять нельзя, не то что в сухих плавнях, где бросишь искру — и камыш разом полыхнёт.