Александра Лисина: Песнь жизни

Кажется, только сейчас – лежа в луже собственной крови, истерзанный и ослабленный, Темный эльф неожиданно понял, для чего жил все это время. Для чего дышал, к чему стремился, за что боролся. О чем мечтал. Потому что никогда прежде он не чувствовал себя таким свободным и поразительно цельным. Никогда не знал, что такое вообще бывает. И вдруг со всей ясностью, наконец, осознал, почему лорд Торриэль так трепетно бережет своего удивительного мальчишку. Этого странного полукровку, сопливого наглеца, которого порой хотелось жестоко удавить. Линнувиэль неожиданно увидел его нечеловеческие глаза, полные изумрудных искр, точеные скулы, мягкие губы, безупречный овал лица и вдруг понял, что больше никогда не поднимет на него руку, никогда не накричит. Позволит творить все, что душе угодно, даже безнаказанно звать себя гадким именем "Линни", лишь бы когда-нибудь, хоть один раз в жизни, иметь возможность почувствовать то, что открылось ему сейчас.

– Белик…

– Все хорошо, – неслышно вздохнула Гончая, осторожно отстраняясь и отводя горящий взгляд. Хватит с него, пожалуй, а то потом в себя не придет. – Я не дам тебе умереть. Ты слышишь? Веришь мне?

– Не уходи, – хрипло шепнул эльф, неожиданно испугавшись, что это чудо безвозвратно исчезнет.

– Не уйду, если ты справишься.

– Справлюсь.

– Тогда закрой глаза, – велела Белка, и он послушно опустил веки. – Тебя это больше не касается, Младший Хранитель Знаний. Твой долг исполнен, а трудный день уже завершен. Да, ты сильно пострадал, но боль не потревожит тебя. Ты забудешь о ней, как забудешь о своей ране и том, что сейчас в твоей крови бушует чужой яд. Его больше нет, мой друг. Ты слышишь? ЕЕ тоже нет, и ты снова свободен. Ты жив, Линнувиэль, и сейчас быстро уснешь. Ты ведь сделаешь это, мой ушастый друг?

– Да.

– Не разочаруешь меня? Не помрешь опять, как собирался?

– Нет. Не стану.

– Хорошо, – смягчившись, шепнула Белка в остроконечное ухо. – А теперь спи, Темный эльф, и помни, что я тоже – всего лишь сон. Просто красивый сон, которого ты больше никогда не увидишь. Спи.

Линнувиэль слабо улыбнулся и моментально провалился в темноту, а потому не увидел, как поспешно она убрала руку с его лба. Как стремительно отодвинулась, наблюдая за быстро светлеющими потоками крови из очищающейся раны. Как тщательно Таррэн следит за каждым новым ручейком, щедро раскрасившим пыльную землю, а потом торопливо вливает в безвольно обмякшее тело могучий поток силы – под бдительными взглядами мимикров и слегка ошалевших сородичей, на глазах у которых только что совершили самое настоящее чудо. Он не видел того, как спешно готовятся для него чистые тряпицы. Как умелые руки сноровисто закрывают широкую резаную рану на плече, смазывают чем-то тягучим и желтым, до боли напоминающим свежесобранный мед. А в скором времени ее края сами собой начинают сползаться и спаиваться в одно целое… Линнувиэль ничего не видел: он уже крепко спал. И снился ему какой-то странный сон, в котором он стоял на знакомой с детства поляне, с благоговением смотрел на внезапно открывшуюся картину, как на настоящее откровение. После чего вдруг сглотнул набежавшие слезы и медленно опустился на колени перед Родовым Ясенем, который впервые в своей долгой жизни расцвел удивительно белым цветом.

Он знал, что так не бывает, что Родовое дерево эльфов никогда не давало цветков, но во сне вдруг показалось, что это правильно. Что именно ТАК – правильно. ТАК – верно и так должно было быть. А когда Линнувиэль, наконец, это осознал и смиренно склонил гордую голову, признавая прежние ошибки, то каменное изваяние Великого Дракона, обвивающее могучий ствол тугими кольцами, вдруг открыло тяжелые веки и до самого дна пронзило его душу пронзительным взглядом бездонных, удивительных, неправильных, но таких знакомых голубых глаз…

Белка торопливо отползла от жадно впитывающего магию эльфа и пробралась к забору, где забилась в какой-то угол, сжалась в комок, боясь даже предположить, как потом отзовется ее настойчивость. Обняла себя руками и так застыла – бледная, испуганная и неподвижная, будто мраморная статуя. Только глаза стали совсем огромными, да в уголке рта запеклась крохотная капелька крови – так сильно она ее прикусила, а побелевшие от напряжения пальцы до боли впились друг в друга, чтобы предательски не задрожать.

Она вдруг содрогнулась всем телом.

– Малыш? – обеспокоенно поднял голову Таррэн.

– Делай, – прошептала Гончая, быстро пряча лицо в коленях. – Пусть будет не напрасно. Пожалуйста, делай. Спаси его. Я справлюсь.