Андрей Завадский - Путь

А люди ждали, обратившись в слух, чувствуя все нарастающее волнение. Роща, по которой прежде едва ли ступала нога человека, находилась достаточно далеко от обитаемых мест, и потому все они, те, кто желал раскрыть хранимые старым лесом тайны, явились сюда верхом. Но только четверо по-прежнему оставались в седлах, остальные же спешились, выстроившись впереди всадников, точно приготовившись защитить их, приняв на себя удар неведомого врага.

Они не были ровней друг другу, эти люди, сейчас как никогда прежде ощущавшие себя чужими в древнем лесу, видевшем, быть может, еще самое рождение мира. Все, и пешие, и конные, были облачены в короткие камзолы, узкие бриджи и высокие сапоги для верховой езды. Пожалуй, камзолы тех, кто оставался в седлах, взирая свысока на своих спутников и на окутанную сумраком даже среди ясного дня чащу, украшало чуть больше серебряного шитья, да сбруя их коней тоже казалась более дорогой. Однако отличия между теми, кто явился в этот мрачный, словно затаившийся лес, не были только внешними.

Да, они были схожи с виду, но по исполненным гордости, смешанной с презрением взглядам, что бросали на своих пеших спутников всадники, всякий понял бы, кто есть кто в этом маленьком отряде, забравшемся в настоящие дебри. Господа, сопровождаемые верными слугами, явились развлечься, похвалиться своей силой и отвагой, скрасив этим скуку серых будней.

Сопровождаемые челядью дворяне явились в лес не ради просто прогулки, а потому были вооружены длинными узкими мечами и легкими арбалетами, оружием явно не боевым, но тоже весьма грозным. У двух из них к седлам также были приторочены колчаны, из которых торчали тонкие древки дротиков. Пешие же слуги, пояса которых оттягивали вдетые в ножны широкие тесаки, грозно выставили перед собой короткие копья, точно строй панцирной пехоты в ожидании удара тяжелой кавалерии. И каждый, неважно, благородный господин, или по-собачьи преданный слуга, в сердце которого просыпался в этот миг один из самых древних инстинктов, желал как можно скорее пустить в ход все это смертоносное железо. Они явились сюда, чтобы убивать, и стремились только к одному - сделать это красиво, так, чтобы непременно вызвать слова восхищения и затаенную зависть своих спутников.

- Какая тишина, - едва слышно прошептал кто-то. - Словно все живое разом покинуло этот край, будь я проклят.

Произнесенные всадником слова будто оказались неким приказом, ибо в следующий миг на горстку людей обрушивал шквал звуков. В глубине чащи, заставив кое-кого из охотников вздрогнуть, вдруг раздался хриплый голос сигнального рожка, которому спустя миг ответил еще один. Возможно, прежде люди старались не ходить в эту древнюю чащу, не осмеливаясь нарушать покой спящих лесных великанов, но сегодня все изменилось. Лес огласился треском и шумом, и люди, явившиеся сюда в предвкушении потехи, кровавой, а оттого еще более желанной, насторожились, крепче сжимая свои дротики и древки охотничьих копий.

- Приближаются, - коротко бросил один из всадников, в нетерпении ожидавший возможности приступить к тому, ради чего и забрался в эти дебри вместе со своими немногочисленными спутниками. - Сейчас начнется веселье. Будьте наготове, господа!

Какофония звуков, в которой смешались крики, пение труб и треск ветвей, какой могло породить только весьма крупное существо, продирающееся по зарослям, не разбирая дороги, нарастала. Никто точно не мог знать, что за зверь сейчас покажется из зарослей, а потому любая осторожность не могла показаться излишней. Они были вполне уверены в себе, имея достаточно оружия и умея пользоваться им. Однако все они знали, что обычная сталь сможет остановить не всякого обитателя окрестных чащоб. А треск становился все громче, походя уже на звук лесного пожара.

- Милорд Кайлус, сударь, - оказавшийся крайним слева всадник, высокий, - это было ясно, хоть сейчас он и находился в седле, - и худой, даже тощий, полуобернулся к своему спутнику. - Полагаю, вы, как хозяин этих лесов, и, стало быть, всего, что обитает в них, имеете право ударить первым, - с почтением произнес он, чуть склонив голову.

Человек, которого назвали Кайлусом, немолодой, коренастый, взглянул на говорившего, невольно коснувшись короткой ухоженной бороды, проведя по ней всей пятерней. При этом усеявшие его пальцы перстни с рубинами и сапфирами засверкали, уловив многочисленными гранями пробивавшиеся сквозь кроны деревьев скупые солнечные лучи. Это движение въелось в его кровь, став поводом для шуток со стороны тех, кто был равен ему, лорду Кайлусу, державшему своей не ослабевшей с годами дланью весь юг Альфиона, и поводом для насмешек прочих, тех, кто по титулу и происхождению был намного ниже могущественного лорда.