Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

Зрительная память Анну — выше моего разумения. Он ведь всю свою военную карьеру расшифровывал стратегические карты, не умея читать, да… Фотографическая память: «Проходили здесь и тут. Вот этот кружок — Карагур, вон речка Гочь и деревушки, а дальше начинаются Пески, вот тут проходит их граница», — так и рассказывает про прежние военные действия. Карта для него — схема более или менее знакомой местности; впрочем, я замечаю, что большая часть объектов и не подписана.

По-моему, зверски неудобно. Но с точки зрения лянчинцев всё так очевидно, что диву дашься. Схема — это святое. Схема — это не рисунок и не каракули, это информация. Специфическое у южных вояк мышление, то ли по-детски конкретное, когда за каждым кружком-чёрточкой видится совершенно определённый объект, либо наоборот, математически-абстрактное, когда вот такими кружками-чёрточками элементарно и навсегда замещаются в сознании реалии знакомого мира… Я, чем больше слушаю, тем сильнее склоняюсь к первой версии, впрочем.

Волки Анну сами чертят схемы на раз; видимо, оттого и не испытывают жестокой нужды в подписях, что для них карта — не карта, а своего рода фотопанорама дорог, которые кто-то уже проходил, не только в масштабе, но и в звуках-красках-запахах: «Вот тут ещё такие каменюки, что лошади не пройдут, верблюдов надо…». Читают пометки-символы, не как буквы, а как микрофильмы. Этим методом очень интересуется Ар-Нель, а вот Эткуру так мыслить не умеет — аристократ, пороху не нюхал, его мир в чёрточки-точки не укладывается и память не та. Он некоторое время рассматривает лист бумаги с крестиками-ноликами, потом начинает скучать и уходит слушать, как Ви-Э поёт песни под лютню. Я иду с ним.

На самом деле, тень-о — не так, чтобы очень лютня. Но струнный инструмент, длинный гриф, девять струн на колках… не гитарой же его обозвать? Правда, звук, по-моему, и впрямь ближе к гитарному — мягкий такой, глубокий тон, без металлической резкости — но внешне эта штука совсем на гитару не похожа. Хотя, я, честно говоря, не ахти какой ценитель — с музыкальным слухом у меня беда.

Но слушать пение люблю. Голос Ви-Э после метаморфозы стал немного выше, но превратился не в сопрано, а в контральто, если я правильно называю: низкий и нежный женский голос. Поёт она замечательно, с актёрской страстью, и дивно выглядит, в лиловой шёлковой пелеринке, с длинными русыми локонами, не вплетёнными в косу, вокруг бледного нервного лица, с сияющими зелёными очами, обнимая тень-о, на фоне распахнутого окна с молочно-голубым ранним весенним вечером за ним:

Пение Ви-Э трогает северян до слёз; послушать собралась вся местная прислуга и немногие гости, даже наш пожилой любезный трактирщик украдкой трёт глаза, видимо, вспомнив о своей прекрасной молодости. Эткуру, кажется, принимает драматический накал в тоне возлюбленной всерьёз, обнимает её, как малыш — котёнка: страстно и жарко, но неудобно — и гладит по голове. Ви-Э, добрая душа, шепчет:

— Не огорчайся, миленький, это всего лишь песня.

— Ви-Э — большой талант, — негромко говорит Юу. — Каково ей в Лянчине придётся, с таким талантом, с таким голосом… Ужасно как-то.

— Не будет ничего плохого, — тут же говорит Эткуру, блеснув глазами. — С моей Ви не будет ничего плохого, — и прижимает её спиной к своей груди изо всех сил.

— Можно ещё спеть, солнышко? — спрашивает Ви-Э. — Не такую грустную песню, но тоже про любовь, а? Хочешь?

— Да, — говорит Эткуру ей в затылок. — Ты пой, я хочу.

Я смотрю на них и понимаю, что за Ви-Э наш сиятельный Эткуру, действительно, кого угодно порвёт. И что Ви-Э — это воплощение лучшего в Кши-На для Пятого Львёнка. Гениальная была идея — а может, с исполнительницей круто повезло.

Ви-Э берёт несколько печальных аккордов — и тут во дворе начинают голосить собаки. Между тявканьем мне мерещится стук копыт; Ри-Ё, выглянув в окно, сообщает:

— Отряд наёмников, Учитель.

Южанам тут же делается сильно не по себе. Волк, заслушавшийся Ви-Э, кричит: «Командир, солдаты!» — Анну тут же оказывается около двери и Ар-Нель с ним. Руки волков инстинктивно тянутся к эфесам — ещё бы, наёмники останавливают коней у нашего жалкого трактира.