Райдо Витич - О чем молчит лед

Странник улыбнулся шире и легонько пальцем покачал, упреждая: не стоит и пытаться.

Ванна жест насторожил, сердце в груди как перед схваткой заколотилось: раз сведал змей мысли его, знать не миновать драки.

— Не с кем мне тут сражаться. Баловаться разве что, — рассмеялся к неудовольствию руса мужчина. — Не хмурь брови, сокол, и думы прятать брось. Выдал уж все. Чего теперь-то таиться? Ну-ка, сказывай, чего удумали?

Приказал тихо, ласково и к парню качнулся. Тот замахнулся и отпрянул, взглядом к стене дома придавленный. Руку с резом как тисками сжали, вывернулась кисть, рез выронила.

— Це-це-це, — покачал головой мужчина. — Неуклюж ты. Мал видать. Отрок несмышленый, едино слово, малыш.

— Ты!..

Дернулся и захрипел, забился: шею сжало так что не то что слово сказать, вздохнуть возможности нет. Минуты не прошло — силы кончились. Обмяк воин, отяжелел, на снег рухнул. Холод только чуть в себя привел, туман из головы развеял, но сил не вернул.

— А не плох ты, — прошептал вкрадчиво, склонившийся над ним наг. — Так и быть, оставлю тебя на развод. Детей народишь крепких, таких же сильных да вкусных — мне они сгодятся.

— Не бывать тому! — процедил Ван, чернея от гнева. Поднялся, с трудом преодолевая слабость, на нага уставился непримиримо. — Коль шкуру мужа вздел, поступи как мужу подобает. Сразимся.

— С тобой? — бровь выгнул, оглядел с нескрываемым сарказмом шатающегося воина. И чуть дунул.

Вана в обрат к стене отнесло, сплющило. Осел парень в снег и лишь посмотреть затуманенным взором на навьего сына смог: не говорить, ни думать сил вовсе не осталось. Воспротивиться хотел, напрягся, силясь встать, но лишь качнулся и в снег лицом рухнул, затих.

— Воин, — усмехнулся наг. Постоял оглядывая дома и улицу и шагнул было в сторону храма как шепот услышал:

— Оставь нас, слышишь?

Ван голову поднял, смог все же.

— Нет, право, живи, — заверил его наг. — По нраву мне такие, сгодятся.

— Что мы тебе?…

— Вы?… — Странник вернулся и присел на корточки перед парнем, заинтересованный его несгибаемостью и глупым упрямством, в котором понимания ноль, а веры то ли в себя, то ли в род и закон, больше ума. — А вам, зачем рожь, репа, свекла? Зачем солнце и воздух? Холодно нам и голодно, понимаешь? Тесно опять же. Отчего бы части наших братьев здесь не жить? Вы свои места покидаете, мрете, мы же вас спасем, городища ваши сохраним. Хрупки тела ваши, но то тоже исправимо. Ваши девы детей нам родят и заселят Явь навьем племенем. Вам оттого не худо и нам ладно.

— Ма-Ра…

— Она с нами. Девы ее уже затяжелели. Срок дай — славных сынов родят. Арьи духом сильны, мы телом крепки — дети родятся знатными. Им как нам много тепла не надо будет, и как вас, легко не убить будет.

— Так и успокойся Ма-Рой!..

— Э, нет. Дело у меня здесь. Городище ваше крепкое, слух о нем благой бродит. Дай срок, потянутся ваши в места родные, а мы их примем, приласкаем. Строиться надо будет, для наших детей норы удобные устраивать, жен искать. Питаться да греться опять же. Вот вы этим и займетесь, послужите нам и новому племени. Свята кровь родная для вас — вот и будете ее почитать.

— Нет!

— Куда денетесь? Сестра у тебя была, Млада. Помнишь, как сгинула?

У Ванна зрачки расширились. Ярость обуяла такая, что тут же сил достало нага за шею схватить, но вот сдавить уже не получилось. Тот, смеясь руку у запястья перехватил, оторвал играючи от себя:

— Не силься глупыш. Впрочем, не в обиде я. А Млада твоя жива. Добрых детей брату моему Тарту родила. Негоже им под землей-то, как думаешь? Пора б и с родней явьего мира познакомиться. Не погонишь, племянников-то? Не приветишь резом-то?

И засмеялся.

Ванна перекосило от бессилия. С какой бы радостью убил бы он нага да лишь мыслить о том и оставалось.

— Хана тебе, наг. Верь, слово свое я исполню и пока жив, один за другим вас уничтожать стану, — поклялся парень. Странник смолк, внимательно поглядывая на него:

— Верю, — кивнул. — Упрям ты и закону вашему глупому подчинен. Но то воля твоя и гибнуть — твой выбор. Правду сказать, мужи нам без надобности, сестрам вас своим отдать — так не каждая позарится.

Сейчас пойдет и я тревогу подниму, — подумал Ван, не сдержал мыслей. Наг усмехнулся:

— Так хоть сейчас поднимай. Хочешь, скажу, что станется? Ничего. Слова мне никто не скажет. Небылицу придумают, успокаивая. Только меня ли? Себя. А и пусть тешатся — мне вы покаместь не мешаете, а сильно перечить станете, тотчас городище своим сделаю.