Гайдн Миддлтон - Последняя сказка братьев Гримм

— Я еврей, — сдавленно проговорил он. — Я пытался не быть им. Я пытался, но я не мог — с тех самых пор, когда в десять лет я все потерял.

Звук поезда стих. Один из детей вскрикнул, и потом Августа ничего больше не слышала. Она отпустила крышку бюро, и пламя свечи выровнялось. Думаю, мы можем попытаться переделать самих себя. Иногда приходится. Ей хотелось усмехнуться, прогнать мысль о том, что это могло значить. Но вместо этого она начала ломать голову, пытаясь найти причину, почему для Гримма это было серьезным вопросом.

— Ты не хотел, чтобы мы знали? — пробормотала она. — А профессор узнал?

Глаза Куммеля вспыхнули.

— И его это беспокоит? Я не могу поверить, что это может его беспокоить.

— А кого это не беспокоит? Здесь? — Он вздрогнул и махнул рукой, что могло означать Кассель, Гессен или любое другое германское государство. — Вы вышли бы за меня замуж? Думаете, ваша семья позволила бы?

Тут Августа все же рассмеялась:

— Замуж? — Если это и было предложение, то не первое для нее, но точно самое неожиданное, и — если только Куммель ждал ответа — его легче всего было отклонить.

— Я не хотел вас обидеть, — сказал он, — только не вас. — Он снова потряс головой. — Для Дресслеров это важно. Я их знаю. Таких людей. Мне приходилось их встречать. Как только они выяснят, они вышвырнут меня. Так какой смысл мне возвращаться в Берлин? Я поеду дальше. — Он криво улыбнулся. — Есть ведь и другие миры.

— Но ты думаешь, что профессор скажет Дресслерам? С чего бы ему так поступать, если ты этого не хочешь? Если я этого не хочу?

— Потому что это все равно произойдет! — Он подчеркнул последние слова. — Так обстоят дела. Но вы очень добры, фрейлейн. Вы хороший человек. И не только по отношению ко мне. — Он отвел глаза. — Я восхищаюсь вами. Вот почему я не смог просто оставить письмо. Я должен был вас увидеть. — Он поднял глаза, но смотрел мимо нее.

— Но что ты будешь делать? Куда ты пойдешь? — Она почему-то запиналась. — У тебя есть семья?

Глаза их встретились. И в первое мгновение она была рада, что свеча потухла, прервав эту сцену. Его пристальный взгляд пронзил ее. Потерял все, вспомнила она, потерял все.

— Ты не можешь уйти, — пробормотала она, прежде чем он смог вымолвить слово в наступившей темноте, такой же черной, как сердце людоеда. — Ты не можешь исчезнуть. Я не позволю тебе. Останься. Мы поговорим. Мне нужно поговорить с тобой. Не о тебе. Обо мне тоже — о том, почему я привезла сюда профессора…

Она продолжала говорить, но, казалось, комната наступала на нее, и ее вдруг увлекло куда-то в пустоту. Она попыталась вскрикнуть, скорее от облегчения, чем от несогласия, но увидела прямо перед собой его лицо и почувствовала на спине его руки.

Поцелуй был страстным, но еще большее возбуждение она почувствовала, когда прижалась к его загорелой шее, и руки ее скользнули по его плечам. Без разговоров, без слов. Так лучше. Так действовал принц. Дрожащая, она превращалась из камня в живого человека. Но он обнимал ее одной рукой, и когда ее рука скользнула по его руке ниже, она поняла, что он держал ручку чемодана.

— Нет! — взмолилась она, пытаясь разомкнуть его пальцы. — Нет, нет!

Она целовала его шею, по которой пробежал озноб, за ухом, подбородок. Язык ее скользнул по его шее. Но он не отпустил ручку. В темноте каждый звук стал отчетливее. Еще один товарный поезд пронесся в направлении Геттингена, и она услышала мычание животных, сменившееся зловещим сухим щелканьем, которое периодически беспокоило ее с тех пор как они покинули Гарц.

— Скажи мне, — услышала она его голос, — скажи: почему ты привезла сюда старика? Что ты хочешь от него?

— Это безрассудство с моей стороны, — она обеими руками ухватилась за его сюртук. Самый дорогой человек в моей жизни… — Едва ли я самой себе могу сказать. Это только мои мысли, то, о чем я догадывалась в течение долгого времени. Я не знаю. Правда ли это, но у меня есть ощущение, что это правда.

— Скажи.

И тогда она поняла, что пора. Ей нужно было сказать это, отчасти потому что она знала, что не удержит этого человека, и он уйдет; отчасти для того, чтобы заставить его остаться. Но как только эти слова прозвучали, в тишине комнаты особенно громко, рука его ее отпустила.

Он пересек комнату и открыл дверь в освещенный коридор, а она еще раз прошептала слова, которые как будто могли ответить ей или успокоить:

— Я думаю, что он мой отец.