Валентин Егоров - Море и берег

Голос растворился в красоте и великолепии ночи. Я открыл глаза и увидел старшего помощника капитана Борга, решительно направляющего ко мне.

- Что произошло, капитан Скар? Я уже привык ко многим твоим магическим штучкам-дрючкам, но не могу привыкнуть и смотреть на полуголого дикаря, танцующего неизвестные танцы под неизвестную мелодию и вот уже несколько минут стоящего на одной ноге и с другой, задранной к небу.

- Я разговаривал с Эллидой, - мыслеречью ответил я, - она мне нравится и мы немного потрепались о делах.

Мой друг Борг был глубоко верующим человеком, но с атеистическим мировоззрением. Он верил во все то, что мог бы пощупать своими лапищами, ну, скажем, в звонкую монету или свой меч, с которым с некоторых пор не расставался даже во сне, а что касается других вещей, типа существования богинь вечернего небосклона, то относился к ним с некоторым скептицизмом интеллигентного циника.

- Эллида обещала в скором времени вплотную заняться твоим воспитанием и в первую очередь женить тебя на какой-нибудь старухе. - Нанес я удар ниже пояса своему другу, который верил и не верил в существовании богинь, но очень осторожно и бережно относился ко всему, что затрагивало его личность. Не ожидая ответного удара, спросил, опуская задранную ногу и восстанавливая баланс тела. - Где коммодор Скандинав, пора поднимать экипаж и выходить в море, у нас не так уж много времени.

Только я произнес эти слова, как из тени главной мачт возникла знакомая фигура орангутанга, Скандинав посмотрел мне в глаза, я не знаю, что он в них увидел или прочитал, но ответ послышался страшный рев раненного буйвола, в котором звучал призыв экипажу подниматься и приступать к работе. Никто, за исключением меня, не испугался этого рева и молодые парни вскакивали со своих спальных мест и, натягивая рабочие робы, выстраивались перед своим дядькой-коммодором Скандинавом. Несмотря на то, что побудка прошла в середине ночи, когда молодой сон был крепким и притягательным, лица парней являли собой чистоту и ясность мысли и не несли в себе ни капли сна.

Шеренга в два ряда из молодых парней выстроилась на верхней палубе "Весенней Ласточки". Я с Боргом, который, в конце концов, отстал от меня со своими глупейшими расспросами, отошли в сторонку, уступив палубу биремы в полное распоряжение Скандинава, который, упиваясь своей значимостью и властью, расхаживал взад и вперед перед строем, словно генералиссимус перед решающим сражением. Прозвучала краткая отеческая нотация, а затем рев-команды коммодора, причем, если я слышал только непонятный рев животного, то ребята неплохо в нем разбирались.

Шеренга рассыпались на мелкие ручейки бегущих в разные стороны молодых парней, устремившихся по местам боевого расписания. Несколько парней на бегу перескочили через борт биремы и спрыгнули в баркас, пришвартованного у носа судна, се на весла, он начали вытравливать буксирный конец, отводя бирему от причала и буксируя ее на открытый рейд.

Когда между бортом "Весенней Ласточки" и причалом узкая полоска воды выросла до значительных размеров, за дело принялись гребцы биремы. Первые же гребки веслами были не скоординированными и слабыми, морпехи впервые сели за весла такого крупного судна, и первые метры "Весенняя Ласточка" двигалась неравномерными рывками и ее мотало из стороны в сторону. В этот момент бирема напоминала раненную птицу, с трудом управляющуюся своим полетом-скольжением из-за раненного крыла, в ней не чувствовалось былой легкости и грациозности и это беременное судно ничем не походило на "Весеннюю Ласточку", стрелою перелетавшую с одной верхушки волны на другую.

Но, прихрамывая и мотаясь из стороны в сторону, бирема медленно и беспорядочными рывками уходила все дальше и дальше от берега.

Я же продолжал наблюдать за дядькой Скандинавом, вприпрыжку носившегося от одного закутка гребцов к другому. Он что-то нашептывал парням за веслами, еще и еще раз объясняя им технику работы веслом или, присоединившись к гребущей паре, работал веслом вместе с ними. Но ему пока не удавалось организовать работу всех пар гребцов в единый механизм. В этот момент на память пришли воспоминания о работе моего рабского ошейника, который координировал и синхронизировал усилия рабов-гребцов. Совершенно непроизвольно мысленно я начал выводить в голове мелодию "Дубинушки", я не знал и не помнил слов этой песни, но ее ритм сохранила память. Как только мне удалось воссоздать ритм и такт этой песни, я включил мысленный громкоговоритель над палубой и на моих глазах стало совершаться чудо. Ребята за веслами задвигались и начали заработали ритмично своими веслами, соразмерно и синхронно. Весла гребцов в едином порыве погружались в воду и двигали "Весеннюю Ласточку в открытое море, над биремой росла и крепла мелодия "Дубинушки".