Дмитрий Бондарь: Замена

Утренний туман, такой густой, что многие слабодушные искренне посчитали его наведенным черными колдунами, надежно укрывал от взгляда противоположный берег реки, на котором уже второй день собиралась армия Самозванца. Появившийся ещё вчера утром авангард мятежников, состоявший по большей части из толпы пьяной черни, вызвал на лицах бывалых воинов маршала Бродерика снисходительные усмешки, уже к полудню сменившиеся недоумением, а к вечеру и вовсе переросшие в напряженные гримасы. Вопреки настоятельным просьбам своих помощников маршал отказался от немедленной атаки, побоявшись увязнуть в многочисленных и постоянно пополняющихся рядах противника. Руководствуясь древним как все войны, но и столь же надежным принципом — «стратегическое наступление, тактическая оборона» — он оставил войска на левом, подготовленном к отражению натиска, берегу.

А восставшие подходили весь день и со всех сторон: больше всего их пришло с Заката, но и юг с севером, казалось, прислали всех, кто мог держать в руках какое-либо оружие — от суковатой палки до редкого в этих краях составного лука. К полуночи высланная загодя разведка принесла удручающие вести: Самозванец собрал под свои желто-красные знамена не меньше двенадцати тысяч человек из мелкопоместного дворянства. Сколько под этими знаменами собралось голодранцев — никто просто не считал. Потому что сосчитать эту тьму снующего туда-сюда отребья не взялся бы и королевский астролог, да и какая разница — сколько их?! Тридцать тысяч, пятьдесят, сто? Да пусть хоть тысяча тысяч! Все равно это не более, чем досадная помеха под копытами рыцарских скакунов.

Маршал Бродерик, герцог Лана, в этот ранний час сидел в старомодном седле на спине спокойной кобылки южных кровей и напряженно пытался думать о плане будущего сражения. Он был стар, так дьявольски стар, что уже не осталось никого вокруг, с кем он мог вспомнить молодые годы. Порой дворяне шептались за его спиной о давнем проклятии, обрёкшем почтенного маршала на вечную жизнь. И только ему одному было видно, как неспешно, но неотвратимо приближается смерть. Её поступь виделась ему в скрюченных узловатых пальцах, которыми он даже не пытался уже взяться за привычную рукоять меча, в перекошенной спине, разогнуть которую не брались и самые искушенные придворные лекари. Не помогали ни настойки, ни кровопускания, ни мази, ни притирания. И лишь разум и память герцога оставались остры, как будто Господь Всемогущий решил поставить новый опыт и не отнимать у немощного тела последние инструменты, связывающие его с миром живых. И тем хуже было маршалу, единственному, кто понимал, что как бы ни был светел разум, но если тело отказывается служить ему, то цена такому разуму — не больше чем снегу в северных пределах.

И вот сейчас, мучительно превозмогая подступившую к перетруженному сердцу боль, Бродерик Ланский все больше думал не о том, как расположить вверенные ему войска. Все его мысли занимало теперь только одно желание. Если бы в свите нашелся некто настолько бесцеремонный, что смог бы набраться наглости и послушать, что шепчут бескровные губы маршала, он бы услышал:

— Господи, дай мне молодости, сил прежних! Ненадолго — покуда отпущен мне срок, о большем не прошу. Дай одолеть банду Самозванца! Дай силы отделить его голову от тела! А потом делай со мной что хочешь! Господи!

Но свита маршала, приученная им за годы службы к суровой дисциплине, оставалась на своих местах и ждала решения убеленного сединами военачальника. Лишь редкое похрапывание великолепных лошадей, да тихое бряцанье металлических частей доспехов нарушали покой раннего утра.

Туман рассеивался, подгоняемый невесть откуда взявшимся порывом ветра, и взгляду присутствующих постепенно открывался лагерь Самозванца. За прошедшую ночь его армия, по меньшей мере, удвоилась — среди красно-желтых стягов появились небесно-голубые флаги герцога Намюрского, о присоединении которого к восстанию ходили смутные слухи, но никто в них не хотел верить. Теперь становилось очевидно: герцог все-таки решился выступить, и сейчас против восьмитысячной королевской армии за рекой стояли тысяч двадцать бывалых солдат Намюра и Самозванца и еще бог знает сколько оборванцев из простонародья. Противостоять такой ораве казалось немыслимым и в окружении маршала стали появляться недовольные лица.