Елизавета Дворецкая - Перст судьбы

— Ну вот, а ты говорил, дух старого Йуури! — поддразнивала Ильве своего брата Пето. — Да разве стал бы дух нойда вселяться в самку?

— Никогда! Его другие духи на смех поднимут! — отвечал ей Селяня и подмигивал.

И девушка смущенно отводила глаза, силясь подавить улыбку. Селяня и в Ладоге считался парнем хоть куда, а Ильве поразил в самое сердце: она едва ли за всю свою жизнь видела хоть пятерых парней, которые не были бы ее братьями, не считая, конечно, негодяя Тарвитты. К тому же он знал ее родной язык и мог с ней разговаривать, был старшим среди ладожских «волков» и принимал участие в убийстве злого духа-медведя. В глазах девушек из Юрканне Селяня был просто неотразим, и товарищам оставалось только досадливо вздыхать и завидовать.

Лохи-ижанд тем временем отделил от туши передние лапы и голову; голову обмыли от крови и даже постарались придать ей более пристойный вид — Стейн в горячке уж слишком изрубил ее топором. Правда, и на топоре остались зазубрины от крепчайших клыков зверя. После того каждая из женщин Юрканне взяла горящий смоляной факел, они выстроились, окружив тушу, и запели, притоптывая на снегу и обводя по кругу огнем. Селяня прислушался.

«Хозяина леса» с почетом провожали на Тот Свет и всячески старались примириться с ним, чтобы не мстил за свою смерть. По этому поводу устроили целое празднество: нечто среднее между победным пиром и поминками. Все три хозяйки жарили мясо, варили кашу и овсяный кисель, пекли блины, тоже из овсяной муки, к которым подавали соленые грибы, творог и бруснику. Пекли особые чудинские оладьи под названием «снежники» — из гороховой муки, перемешанной и взбитой со снегом. Из напитков достали мед, простоявший в клети довольно долго и ставший очень крепким.

Стол накрыли в избе Кульво, самой большой. Со всех трех домов сюда собрали самую красивую утварь из дерева, глины и бересты, принесли лучшие шкуры, чтобы покрыть ими лавки, а на столе расстелили льняную скатерть, вышитую красными шерстяными нитками — гордость хозяйки. Посреди стола водрузили голову медведя — он был не только поводом, но и почетным гостем праздника. Суксу-эмаг внесла на блюде курящийся березовый гриб и окутала голову очистительным дымом, потом обнесла и всех присутствующих, отгоняя духов смерти.

Почетное место рядом с хозяином дома по обычаю принадлежало охотнику, убившему зверя, но сейчас было трудно разобрать, чья же рука нанесла последний удар, и по бокам от Лохи-ижанда теснились все четверо: Селяня, Смолян, Радобож и Стейн. Потом сидел Эльвир, как первый проливший кровь зверя, и хохотал, показывая женщинам свою растерзанную шапку, за ним Витошка — хоть и молодой, да удалый. Теперь-то Селяня смеялся, рассказывая, как Витошка чуть не принял медведя на закорки, но едва ли ему было смешно при мысли, что он мог бы вернуться с зимнего лова без младшего двоюродного брата по отцу. Как бы он потом Велему в глаза посмотрел? В лесу все бывает, но кто вожак — тот и не уберег.

От каждого блюда Суксу-эмаг брала лучшие куски или несколько первых ложек и клала в большую миску, стоявшую перед головой «милого Охто». Лохи держал на коленях кантеле, чтобы веселым пением услаждать дух медведя.

Пока хозяин пел, Селяня выбрался из-за стола, отставив свой берестяной кубок, пролез на свободное пространство перед очагом и стал приплясывать, подражая движениям медведя. Повизгивая от радости, четыре девушки запрыгали вокруг него, изображая не то зайчиков, не то лисичек, не то куниц.