Жан-Клод Мурлева - Горе мертвого короля

Поводом к назревавшему взрыву послужили Герольфу необдуманные слова одного из генералов, старого, с седеющими усами, который осмелился упомянуть о «бессмысленном упрямстве». Герольф не дал ему произнести ни слова больше. Он вскочил и, перегнувшись через стол, обрушился с пламенными обличениями на пораженцев, слабаков, «наклавших в штаны», чьими стараниями подрывается боевой дух армии. Что этой позорной слабости поддаются солдаты, это он мог понять — не простить, разумеется, но хотя бы понять, — но чтобы генерал!

Старик, не получавший подобной головомойки с тех пор, как вышел из детского возраста, и глазом не моргнул перед наставленным на него обличающим перстом Герольфа. Эти громы и молнии, казалось, не произвели на него никакого впечатления, и при первой возможности он прервал их фразой, от которой вмиг воцарилось гробовое молчание:

— Не я один так думаю.

Герольф, побелев, опустился на стул. Он медленно обвел взглядом сидящих за столом и спросил ледяным голосом:

— В самом деле? Кто еще из присутствующих думает так же?

— Я тоже считаю, — сказал маршал, — что всего разумней было бы признать необходимость отступления. Вот уже который месяц парламент Большой Земли призывает нас положить конец этой кампании.

— Политики! Что они в этом понимают! Когда я преподнесу им на блюдечке этот город, эту страну, они тут же забудут свои бабьи причитания и воздвигнут нам памятники при жизни.

— Истинное положение вещей им со стороны виднее, чем нам здесь. Возможно, у нас слишком сузилось поле зрения. Мы уперлись в эти стены, бьемся о них уже две зимы и, боюсь, так и не…

— Кто еще? — оборвал его Герольф.

— Я хочу добавить, — сказал другой генерал, — что до нас доходят очень тревожные сведения о неопознанных вооруженных отрядах, подтягивающихся с севера и востока, которые, возможно…

— Шайка-другая неорганизованных казаков! Голодранцы!

— Согласен, но они могут оказаться многочисленнее, чем мы думаем, и если все они разом нападут на нас, мы окажемся меж двух огней, в такой ситуации…

— Кто еще?

Офицеры высказывались один за другим, слова были разные, но мотив один — похоронный звон. Одни упирали на упаднические настроения в войсках. Другие — на их крайнее изнеможение. Еще кто-то — на все возрастающие трудности с доставкой продовольствия. Вспомнили потери, понесенные за минувший день в ходе неудавшегося штурма. Говорили об истощении резервов Большой Земли. Один из генералов, опираясь на документы, подвел бедственный итог завоевательной кампании, а в заключение нарушил табу:

— Трудно оценить со всей точностью, — сказал он, взвешивая каждое слово, — но, безусловно, не будет преувеличением утверждать, что с начала кампании пятьдесят тысяч наших солдат погибли в столкновениях с противником, и по меньшей мере триста тысяч — от болезней или морозов. Что составляет примерно две трети всего личного состава. Это не считая тяжело раненных, оставшихся калеками, обмороженных… Думаю, давно пора было это сказать…

Герольф выслушал эту речь до конца, и взгляд его, не отрывавшийся от оратора, был тверд. Потом он кивнул, выдержал долгую паузу и наконец повернулся к Бергу, который, как простой лейтенант, сидел в стороне, у окна.

— А ты, Берг?

Берг, единственный из всех, обращался к нему на «ты».

— Я думаю как ты, — сказал он просто. — Мы пришли, чтоб захватить этот город, и захватим.

В лице Герольфа что-то непривычно дрогнуло. Он стиснул зубы, сглотнул.

— Ты прав, Берг. Благодарю тебя.

Потом он встал и медленно, размеренно заговорил, обращаясь к собранию. В лице у него не было ни кровинки.

— Я буду просить парламент Большой Земли в последний раз выслать нам подкрепление — экстренное и массированное. Мы отправим по домам больных и раненых и заменим их свежим пополнением. Удвоим охрану обозов, доставляющих провиант. Я требую, чтобы с завтрашнего дня в расположении войск были установлены и в дальнейшем строго соблюдались дисциплина, порядок и санитарные нормы. Добавлю, что впредь любые пораженческие разговоры будут подсудны военному трибуналу. Это относится как к солдатам, так и к офицерам. Доброй ночи, господа офицеры.

Ни для кого из господ офицеров эта ночь не была доброй. Кроме Берга, который за всю жизнь никогда не тратил больше тридцати секунд на то, чтоб уснуть крепким сном.

«Шайка-другая неорганизованных казаков», эти «голодранцы», по презрительному определению Герольфа, объявились на следующий же день. Они подошли не только с севера и востока, как предполагалось, а со всех четырех сторон. Видно было, как вдали безмолвной угрозой выстраиваются их черные линии. Теперь стало ясно, насколько ошибочны были представления об их численности. Оказалось, что это не какие-то отдельные шайки, но десятки тысяч бойцов, самая настоящая армия, готовая дать бой.