Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

— Он был сын моей матери, — продолжает девушка. — Есть старый, неписаный, но крепкий закон древних богинь: тело погибшего должно быть возвращено земле. Если ты считаешь, дядюшка, что твоя воля должна чтиться выше Закона, то ты заставил меня сделать выбор. Я его сделала. Уступивший воле царей будет держать ответ перед богами. Я умру, но моя жизнь и так стала вечным горем.

Фиванские старцы, преуспевшие в искусстве молчания, каждый про себя отмечают, что узнают в этой девушке крутой нрав ее отца. Креонт, наконец, находит слова. Правда, не совсем те, которые искал:

— Тебе не стыдно?

Взгляды их скрещиваются:

— За что же, дядя?

— Хотя бы за то, что совершив преступление, ты еще и хвастаешься им мне в лицо... Эй, позвать Исмену! То-то я смотрю, младшая со вчерашнего дня мечется, как сумасшедшая... Ради чего ты на это пошла?

— Ради своего брата.

— А тот убитый не был твоим братом?

— Был — у них общие отец и мать.

— Зачем же ты оскорбляешь его память?

— Он не подтвердил бы твоих слов!

— Ты предпочла ему предателя!

— Смерть уравняла обоих, — впервые не выдержав, она взглядом ищет поддержку. — Они боятся, но думают так же.

— Враг остается врагом и после смерти! — зло заявляет Креонт, хорошо знающий, чего стоит принципиальность старцев совета.

Она устало опускает глаза:

— У меня нет твоей ненависти. Я рождена любить.

— Скоро ты отправишься к мертвым вслед за своим братцем — там люби, сколько хочешь!

Она снова в упор глядит на правителя:

— Я же сказала, что готова к смерти!

Как человек неглупый, Креонт понимает, насколько относительно его торжество. Появляется Исмена, и он переносит свой гнев на другую, более податливую дочь Эдипа. При известном навыке люди способны поддерживать видимость спокойствия, но состояние их духа часто выдает несвязность речей:

— Ты, вползшая ехидной в мой дом, — начинает он, — сосавшая мою кровь... Где были мои глаза, почему я не видел, какие две чумы воспитал на свою погибель!

Порой очень жаль, что людям не дано слышать хохот своих богов...

— Признаешься во всем или будешь клясться, что ничего не знала?

Исмена выглядит спокойной, но это спокойствие опустошенной души. Ее глаза темны:

— Если сестра признала вину — я готова вместе с ней нести ответ.

Антигона качает головой:

— Ненужная жертва. Ты отказалась, и я все сделала сама.

Эти две, такие внешне похожие, дочери Эдипа наблюдателю внимательному дали бы пищу для размышлений о природе того внутреннего огня, без которого влечение, толкающее мужчину к женщине, никогда не перерастет во всепоглощающую страсть — порой даже более сильную, чем смерть...

— Но я хочу разделить твою судьбу!

— Это лишь слова.

— Зачем ты отталкиваешь меня?

— Потому что ты жива — я же мертва и послужу мертвым.

— Одна из них сошла с ума, — резюмирует правитель Фив. — Другая безумна от рожденья.

Смеясь, белокурый бог трижды беззвучно хлопает в ладоши. Исмена поворачивается к Креонту:

— Горе многих лишает разума! — бросает она.

— Тебя, например, раз ты так стремишься впутаться в эту историю!

— Как я без нее буду жить?

— Что значит «ее»? «Ее» уже нет!

— И ты сможешь казнить невесту сына?

— Для сева земли всякие пригодны! — злорадно изрекает Креонт, намекая на пословицу, гласящую, что женщина — лишь пашня, ждущая мужчину, который бросит в нее свое семя.

— Тебе никогда не увидеть такой любви!

— У моего сына не будет паршивой жены!

Губы Антигоны чуть кривит улыбка — стоящая проклятий:

— О, милый Гемон! Как ты унижен... Так смерть моя решена?

— Да! Готовься к ней.

Один из величавых старцев, так хорошо умеющих молчать, наклоняется к уху другого:

— Однако правду говорят, — тишайше шепелявит он. — Какое-то проклятье нависает над родом фиванских царей...

В то самое время, пока в семивратных Фивах продолжается далеко зашедший спор — возникший то ли лишь из-за одного не захороненного тела, то ли из-за нерешенного до конца вопроса, должна ли в мире людей власть олимпийских богов быть сильнее, чем законы древних богинь-матерей — на великом острове, что далеко к югу, за россыпью островов Кикладского архипелага, в сердце великого и славнейшего из городов Ойкумены, царь-жрец, называющий себя сыном Зевса, с задумчивой сосредоточенностью смотрит в пустые глаза-прорези рогатой маски.

Нельзя пренебрегать маской, которую хотите надеть — ее черты наложатся на вашу душу. Надев личину рогатого зверя, повелитель Крита входит в святилище, полное статуй и людей, будто подражающих им в неподвижности. Из рук жреца он принимает широколезвийный двойной топор — и через минуту сраженный одним ударом белый, без единой отметины бык, даже не замычав, валится на жертвенник. Жрецы следят, чтобы кровь стекла точно по камням со священными письменами, но она сразу сворачивается, не успев даже окропить жертвенник. Это знак, жертва неугодна богу... а в тот же миг вошедший страж Лабиринта сообщает царю, что заключенное в нем чудовище, порождение проклятия, безумия и похоти, снова ревет, сотрясая ударами ворота и требуя новую жертву...