Елизавета Абаринова-Кожухова - Холм Демонов Часть третья Золотая лягушка

— А фы менья не искушайте! — отозвался тот.

Мрачно взиравший на все это безобразие князь в конце концов не выдержал и, топнув ногой, рявкнул:

— Встать! Догнать и поймать! Немедленно! — И процедил сквозь зубы: — Придурки.

Скоморошья повозка весело катилась по колдобинам Мангазейско-Царьгородского тракта. Лошадьми правил Антип, а Дубов с Мисаилом сторожили дядю Митяя, который содержался связанным в "соломенном закутке". При этом они вели неспешную беседу.

— Ну расскажи, Савватей... то есть Василий Николаич, как ты все-таки его выследил? — спрашивал Мисаил.

— Ну, это долгая история, — махнул рукой Василий.

— Так ведь и дорога не близкая, — возразил скоморох. Василий поудобнее устроился на низенькой скамеечке и приступил к повествованию:

— Главное в нашем деле — уметь увидеть связь в вещах и явлениях, которые, казалось бы, ну никак не связаны между собой. И могу сказать тебе, а заодно и себе в утешение — то, что мы претерпели в переходах княжеской усыпальницы, не прошло напрасно.

— Ну еще бы, — подхватил Мисаил, — у меня до сих пор, чуть вспомню, коленки дрожат...

— Нет-нет, я в другом смысле, — перебил Дубов. — Как ни странно, именно там, на кладбище, и находился главный ключ к разгадке многих тайн.

Мисаил кивнул, хотя по его лицу Василий увидел, что тот из его речений мало что понял. Тогда детектив стал объяснять в более популярной форме:

— Помнишь ту белокаменную часовню с изваянием маэстро Черрителли? Будь у меня такая же безупречная память, как у тебя, то я, конечно же, запомнил бы надпись, адресованную дорогому Мелхиседеку Иоанновичу от скорбящих вдовы, сына и дочери. Но, конечно, столь редкое и невыговариваемое имя в моей памяти не задержалось. А зря — иначе я сразу насторожился бы, когда его услышал, — Василий указал в сторону закутка. — Димитрий Мелхиседекович. И только оказавшись еще раз на кладбище и своими глазами прочтя надпись под изваянием, я сообразил, в чем дело. И вот тут-то я припомнил ваш с Антипом рассказ, который поначалу пропустил мимо ушей как не имеющий прямого отношения к нашему делу.

— Какой рассказ? — несколько удивился Мисаил.

— Ну, о том человеке с бородой, что чуть не ежедневно ходит молиться в семейный храм-усыпальницу Загрязевых. И уж тут все встало на свои места: этот бородач — ни кто иной как дядя Митяй, или Димитрий Мелхиседекович, сын того Загрязева, которого изваял знаменитый Черрителли. Но столь часто он посещает усыпальницу отнюдь не для молитв за упокой души своих родственников, а с несколько иными намерениями.

— С какими? — не понял Мисаил.

— Через особый подкоп наш уважаемый дядя Митяй забирался в запутанные ходы-переходы усыпальницы князей Лихославских, где в одном из укромных уголков он и оборудовал известный нам тайник. В котором складывал изъятые из оборота золотые монеты и драгоценности. Потом он их, конечно, переправлял куда-то дальше, но этими махинациями займутся более компетентные органы.

— Кто-кто?

— Ну, следователи, или как они там зовутся, из сыскного приказа.

Василий прислушался — из закутка донесся сдавленный стон. Это дядя Митяй, услышавший разъяснения Дубова, постигал народную мудрость о том, что "и на старуху бывает проруха". Или, выражаясь более высоким слогом — "на всякого мудреца довольно простоты".

— Теперь относительно прочего, — продолжал Василий уже громче, чтобы их пленнику не приходилось напрягать слух. — Господин Загрязев был настолько уверен в надежности и недоступности своего тайника, что держал там улики против себя. Я имею в виду сведения о передвижении драгоценных монет и список своих жертв с подробной сметой, во сколько обошлось то или иное убийство. И хотя некоторые имена были замазаны, а некоторые изменены, мне не доставило особых трудностей догадаться, что Садовая — это Миликтриса Никодимовна, живущая в Садовом переулке, а замазанным было имя некоего Евлампия из Каменки, убийцы воеводы Афанасия. Вернее, наемного исполнителя, так как истинный убийца даже не Загрязев, а те могущественные и влиятельные силы в Царь-Городе, что за ним стоят. Но, я надеюсь, Димитрий Мелхиседекович проявит здравый смысл и не станет упрямиться в раскрытии нитей заговора.

Вновь прислушавшись к бессильно-злобному вою дяди Митяя, Василий добавил, заметно понизив голос:

— Одного опасаюсь — если мы приедем в Царь-Город, а там уже войска князя Григория, то наша Мангазейская экспедиция теряет всякий смысл...