Александр Лидин - Пески смерти

— Ну, сам понимаешь, Архипыч, тут дело сложное. Нужно было тебя проверить, все взвесить.

— И для этого меня отдали мясникам из Первого?

— Ну, теперь-то все позади, недоразумение разрешилось.

— Да не было никакого недоразумения, Гессель Исаакович, — возразил Василий, с наслаждением наблюдая, как Шлимана передернуло, когда Василий называл его по имени-отчеству. — Я же знаю наши порядки. Это вы кому-нибудь другому про недоразумения рассказывайте. Лучше скажите прямо, что у вас случилось? Зачем меня вытащили, спокойно умереть не дали?

— Ну, о смерти говорить рано, — взял себя в руки Шлиман и попытался изобразить на лице добродушную ленинскую улыбку. Как там было у Твардовского? «Ленин и печник», кажется? — Вас ждет страна, вы нужны Родине.

«России или СССР?» — так и подмывало спросить Василия, но он промолчал. Как бы ни нуждалось в его услугах его бывшее руководство, раз… два… и он мог снова оказаться в застенках. Кстати… как там имена тех, кто над ним измывался? Надо будет потом запросить их дела. Василий не был злопамятным, но и прощать никого не собирался. Одно дело допрашивать врагов народа, и совсем другое — своего бывшего товарища, с которым вчера чай с водкой пили…

— Ну как, готов снова встать в строй для борьбы с врагами Советского государства? — продолжал товарищ Шлиман, по-своему истолковав молчание Василия.

— Хорошо, — кивнул тот, потому что очевидный отказ, видимо, означал возвращение в камеру и продолжение «дознания».

— Вот и чудненько, — обрадовался Шлиман. — Так что дело твое мы пока приостановим, а ты, Василий, возвращайся к своей обычной жизни… Нет, сначала тебя подлечить надо, а то, смотрю, наши товарищи немного переусердствовали. Мы тебя на пару дней в больницу определим, пусть подлатают… Но уж больше двух дней отдыха дать тебе не могу. Начальство давит…

— Хорошо… — кивнул еще разок Василий. Разбитые губы плохо слушались, но он старался выговаривать слова как можно четче: — Верните ключ.

— Какой ключ? — удивился Шлиман.

— Гессель Исаакович, не стройте из себя дурака, верните ключ, и тогда, быть может, я соглашусь вернуться к своим обязанностям в Третьем отделе ГУГБ.

Шлиман аж зубами от злобы заскрежетал. Давно уже никто не позволял себе разговаривать с ним таким тоном. Разве что сам товарищ Берия. И тем не менее он тут же взял себя в руки, расплылся в широкой улыбке, а потом хлопнул себя по лбу, словно только что о чем-то вспомнил.

— Ах, ключ? Это такой маленький ключик с тремя…

— Гессель Исаакович… — твердо повторил Василий, вытянув открытую ладонь.

Скривившись, Шлиман полез в верхний правый карман френча и вынул ключ, а потом положил его на ладонь Василия.

— Но ты должен сказать мне, что это за ключ и откуда он у тебя…

— Это память о моей маменьке, — в тон Шлиману ответил Василий. — Он открывает шкатулку с семейными фотографиями.

Как только машина выехала из ворот спецбольницы, где Василий провел два последних дня, Шлиман задвинул стекло, отделяющее водителя и охранника от пассажирских сидений, а потом протянул Василию толстую папку. На обложке значилось:

«Совершенно секретно

ДЕЛО 7832

Допуск имеют…»

И дальше шел длинный перечень незнакомых Василию фамилий.

— Посмотри. Сейчас тебе придется заниматься именно этим. Ребята из Первого отдела не справились и сбросили это дело нам.

Василий приоткрыл папку, полистал. Множество бумаг, исписанных мелким почерком. Описания мест преступления, свидетельские показания. Читать все это, разбирая чьи-то каракули?..

— А может, вы мне так, вкратце расскажете, а я потом почитаю.

Гессель Исаакович покосился на папку, потом внимательно посмотрел на Василия. Отдавая ему это дело, он с самого начала подозревал, что его подопечный пошлет к черту всю писанину, но вот так, сразу…

— Сколько у нас времени?

— Минут за двадцать доедем.

— И вы, Гессель Исаакович, считаете, что я смогу все это прочитать за двадцать минут и сделать соответствующие выводы?

Шлиман фыркнул, скривился. Видимо, ему очень не хотелось говорить на данную тему… Машину мерно покачивало на разбитой брусчатке мостовой. Мимо проплывали серые стены бывших доходных домов, над которыми нависло угрюмое ленинградское небо.