Павел Марушкин - Музыка джунглей

– Неужели и вправду тот самый? – продолжал между тем радостно восклицать толстячок.

– Можете не сомневаться. Послушайте, шеф, все подробности – завтра, хорошо? Я мечтаю наконец очутиться дома.

– Конечно, девочка моя, конечно! – засуетился тот и громко хлопнул в ладоши.

Часть стены напротив двери вдруг отъехала в сторону, и оттуда шагнули двое дюжих гориллоидов. Они профессионально взяли пирата за плечи (тот сразу стал выглядеть маленьким и виноватым) и уволокли куда-то в глубь квартиры. Адирроза озадаченно посмотрела им вслед:

– Сменили охранников, шеф? Осторожнее – Фракомбрасс, если ему требуется, может быть невероятно убедительным. Когда я его взяла, он просто соловьем заливался.

– Но ты же не поддалась, верно? – хихикнул Каракозо. – Выходит, не зря мы тебя учили. А насчёт обезьянцев не беспокойся – они, знаешь ли, глухонемые. Ну что же, – он жизнерадостно потёр пухлые ладошки. – Дела идут всё лучше и лучше! Похоже, один из портретов «изловить и повесить» в моём кабинете скоро можно будет убрать совсем! Ну ладно, дорогая, иди отдыхай. Завтра днём я жду тебя с подробным докладом.

– Кое-что ещё, шеф… Я хочу выйти из игры.

Улыбка застыла на губах толстяка, словно приклеенная.

– Мы обсудим это завтра, хорошо? А пока – выброси всё из головы и наслаждайся жизнью. Да, как у тебя с деньгами? Я вполне могу выдать аванс в счёт твоего…

– Пока не требуется.

– Ну и славно. Итак, завтра в полдень.

Чырвен закрыл дверь и в сомнении уставился на толстяка.

– Ты что-то хочешь мне сказать? – не оборачиваясь, спросил его Каракозо.

Блондин вздрогнул.

– Нет, то есть да… – Голос Чырвена снова сломался, скатившись к старушечьему скрипу.

– От нас просто так не уходят, ты это имеешь в виду?

– Э-э… Да.

– Она одумается. Обязательно одумается, Чырвен. Это просто усталость. Мы все прошли через это, и я тоже.

– Адирроза упряма…

– Знаю. И тем не менее всегда надо надеяться на лучшее, верно? Я очень не люблю увольнять своих людей. Очень, Чырвен.

Над плантациями царила жаркая влажная тьма. Где-то вдалеке лаяли собаки, за тонкой дощатой стеной надрывались цикады. Пахло сырой землёй: днём прошел ливень, а вечернее солнце успело нагреть свежевспаханное поле и насытить воздух его испарениями. Пыха сунул руку за пазуху и осторожно погладил кожаный переплёт Книги. Теперь они все называли её именно так, с большой буквы: Книга. Эта ночь должна была стать особенной…

Что-то шевельнулось совсем рядом.

– Ну как, товарищ, готов? – обдало его горячим шепотом. – Давай следом за мной!

– Чобы где? – так же шепотом спросил смоукер.

– Он первым пошёл…

Подкоп сделали быстро: оторвали от нар плохо прибитую доску и, действуя ею, как лопатой, за пару часов вырыли ход наружу. Почва поддавалась легко; бараки не имели фундаментов, угловые столбы просто вкапывались в землю. Пыха протискивался сквозь узкий лаз. Комочки земли сыпались на шевелюру, какие-то корешки щекотали лицо. Внезапно на смоукера накатил острый приступ паники: ему показалось, что он застрял. Пыха рванулся изо всех сил, обдирая локти, жадно хватая ртом воздух… И очутился снаружи.

– Тихо, ты! – сердито шикнули рядом. Кожаный, похожий на сильно исхудавшего бегемота, протянул ему руку и помог выбраться из ямы.

– У кого перец? – спросил Пыха, переведя дыхание.

– У меня, – вполголоса отозвался Чобы. – Типа, всё под контролем, куки! На, держи подляну. Сейчас мы им устроим…

Он осторожно вынул из-за пазухи толстый цилиндр, сделанный из полого стебля какого-то местного растения. Оба конца этой «сигары» были заткнуты скатанными в шарик листьями, а внутри находился стёртый в пыль жгучий красный перец. Каторжане один за другим вылезали из подкопа. Когда все очутились снаружи, Чобы кивнул в сторону ворот:

– Ну, кто первый?

– Я пойду, – вызвался альбинос.

Пыха наконец-то сумел запомнить, как зовут красноглазого: имя его было Твадло, и, по мнению смоукера, оно как нельзя лучше ему подходило.

– У тебя бестолковка даже ночью видна! – возразил кто-то. – Слишком ты светлый!

– Это аристократическая бледность, во! – хихикнул альбинос.

– Да-а? Так ты из этих, что ли… аристократов? Эксплуататоров?!

– Э! Э! Шуток, что ли, не понимаете?! – Твадло попятился, опасливо поглядывая на товарищей, зачерпнул из лужи жидкой грязи и принялся натирать ею лицо и волосы.

Пыха невольно сморщился: на каторге быстро перестаёшь быть брезгливым, однако манеры альбиноса подчас заставляли содрогаться всех.