Андрей Марченко - Вороново Крыло

– Ты – Реннер. Я тебя ненавижу… Ади Реннера ненавидели многие –он мог себе это позволить.

– И что с того?

– Тебя убьют! Не я так кто-то другой – придушат во сне… Вокруг нас начала собираться толпа. Почувствовав неладное, появилась охрана.

– Я дрался вместе с вами, – напомнил я солдату. Но это было напрасно:

– Ты дрался не потому, что защищал свой дом, а потому что любишь убивать! Ты чудовище! Этот лагерь слишком тесен для нас обоих! Он почему-то разозлил меня.

– Нет проблем, – ответил я, – Тебя сразу убить или будут какие-то просьбы?

– Господин оберлейтенант, – сказал один охранник, мы должны вас изолировать… Для вашей же безопасности… Я посмотрел по сторонам, но мне никто не сочувствовал. Может быть только охранники…

– Ведите, – согласился я.

Так я попал в карцер. Строители лагеря не думали, что возникнет нужда в одиночках, посему единственно приемлемым местом для моего заключения оказался карцер. Там было довольно прохладно, что в нарождающемся лете являло даже определенное преимущество. Мое положение было довольно неплохим: я спал, сколько хотел, жаловаться на кормежку тоже не приходилось. Когда стало холодно я потребовал еще одно одеяло и мне его дали. Дважды в день меня выводили на прогулку, впрочем рассчитав время так, чтобы я не пересекался с остальными заключенными. Чтобы скрасить скуку мне даже нашли какую-то книжонку – наверняка единственную в лагере. То был любовный роман – книга совсем не в моем вкусе и я цедил ее по дюжине страниц в день. Охранники относились ко мне с почтением, а я не доставлял им особых хлопот. Такое положение устраивало нас всех. И вот однажды на двери в камеру открылось окошко – я лежал на нарах и обернулся на шум. Кто-то смотрел на меня – я на них. Такое бывало и ранее – тюремщики проверяли не сбежал ли я и в добром ли здравии. Но в тот день меня разглядывали долго. Я понял – в лагерь прибыли селекционеры. Я ждал их раньше – на этой войне у них было не много работы… Когда окошко закрылось я вздохнул и принялся распарывать подкладку кителя

– в маленьких кисетах лежали вытяжки, которыми снабдил меня генерал. Из содержимого я сделал состряпал мазь и сварил настойку. Мазью я подновил родимое пятно, а настойку оставил остывать на окне. Я вернулся к чтению, но книга, и прежде бестолковая, теперь и вовсе не воспринималась. Наконец подали ужин. Я отставил тарелку и выпил зелье – и чуть не после первой ложки похлебки почувствовал легкое жжение. Рейтер предупреждал, что его отвар будет реагировать с пардиумом довольно бурно. Странно, никогда не упоминалось, чтобы Реннер пользовался магией – тем не менее, селекционеры решили перестраховаться, тем более, что повод был. После ужина я отбросил книгу и попытался уснуть. Но сон не шел. Я понимал

– это начало конца – конца или их, или моего. Нашего… И мне нужны были силы. Сперва мне казалось, что заснуть мешает свет – тогда я занавесил окно, повесив на решетку свою китель. Но спать не хотелось – в голову лезли всякие мысли. Я в уме мерил землю, чертил карты времени. Все я же заснул. Меня разбудили очень осторожно. Кто-то легко тряс меня за плечо –я открыл глаза.

– Господин оберлейтенант… Вам пора… Конечно пора. Давно пора…

Ади Реннер умер во второй раз. Как гласили сводки новостей федератов, военный преступник Ади Ферд Ше Реннер был повешен в одном из лагерей военнопленных, труп его сожжен, а прах развеян по ветру. И опять никто не видел его трупа – стало быть ничего не мешает ему воскреснуть третий раз. Хотя, я думаю, никакой казни не было. Скорей всего рано утром повесили труп, помершего, скажем, в лазарете. Чтобы никто не смог его опознать, позже его сожгли – так из одного покойника получилось два. Но тогда я об этом не знал – я опять был в дороге. Людям вокруг меня опять казалось, что они выбирают дороги за меня – но я-то знаю: все было не так. Они не могли выбрать другую дорогу. В этот раз все было по-иному. Конвой шел вне расписания – он включал только меня и четырех конвоиров. Мы почти не делали остановок – иногда нас встречали в условленных местах, кормили, конвоиры менялись, и конвой несся дальше. И если в прошлый раз под меня определили мерина, то теперь мне подвели скакуна – довольно неплохого, хотя и неприметного с виду. Конвоирам было запрещено общаться со мной и с кем-либо, раскрывать цель своего движения. Но это было лишним – магические сообщения обгоняли нас – и перед нами заранее подымали шлагбаумы, опускали мосты, перекрывали движение по дорогам. Мы проносились мимо, подняв пыль – нас провожали взглядом, пытаясь понять – что сон сей значил… Все оказалось так как я и рассчитывал – через три дня пути мы остановились у Стены, через которая окружала школу. Нас уже ждали – с той и этой стороны. Магик прошептал заклинание, расплывчатые силуэты по ту сторону Стены стали набирать четкость, потом вдруг вздрогнули и опять проявились – ворота были открыты. Мне приказали спешиться, и в одиночку я перешел на территорию школы. Среди встречающих я не увидел никого из знакомых мне. Стало быть, они не знали прежнего меня – для них я был Ади Реннером. С меня сняли стальные перчатки – странно, в прошлый раз, мне они показались будто многопудовыми, сейчас я стряхнул со своих рук будто варежки. Я встряхнул руками – мои тюремщики напряглись: они ожидали мою попытку воспользоваться магией. Но я просто разминал руки. Пока мы шли к школе, новый комендант зачитывал правила заведения. Он не знал, что я изучил их наизусть. Я слушал его в пол-уха и его речь сливалась в единый рефрен: «Смерть, смерть, смерть…» Это точно, – подумалось мне, – скоро смерти здесь будет предостаточно. Я с интересом рассматривал здание – его подновили, подчистили, но в целом оно было все тем же – моей школой. Переступив порог, я остановился, вдыхая воздух школы. Здесь тоже все было по-прежнему: из столовой доносился запах сдобы. Я втянул его полной грудью – он мешался с дымом костра, что горел на заднем дворе, с пылью, с запахом краски. Из зала едва уловимо тянуло потом. На какое-то время мне показалось, что все это было зря, что ничего не изменилось, что не было моего побега, что год прошел зря, если он вообще был. Я почувствовал себя маленьким – на меня давили стены, время и пространство. Я зажмурился и встряхнул головой – наваждение прошло. Мой конвоир решил, что я голоден.