Андрей Марченко - Вороново Крыло

Нам выдали постельное белье, жетон пленного и расселили по комнатам. Жилые комнаты занимали почти весь первый и второй и полностью третий. В маленьком тупике справа от парадной лестницы на первом этаже была учительская, над ней, на втором этаже, дверь была закрыта на тяжелые замки. Открывали их только в субботу, когда прибывала гауптман. Она входила, проводила там некоторое время и после ее ухода дверь опять закрывали на замок. Мне досталась комната на втором этаже, почти посередине. Комнаты были рассчитаны на четырех, но после неудавшегося бунта, для многих не нашлось соседа. Почти всю осень и часть зимы в школу прибывали новые пленные, но из-за жуткой ротации места были всегда. Мои соседом был определен бывший кирасир, лейтенант Генцеф Райнард. Райнард был обидекстером – он одинаково хорошо дрался левой и правой рукой. Такие фехтовальщики довольно редки. Бывали случаи, я дрался с левшами – скажем так: бои были нешаблонными. К слову сказать, самые плохие бойцы получались из левшей, которых пытались переучить. Я встречал нескольких – это были люди с жутким комплексом неполноценности. Ни в чем до конца неуверенные – обеими руками они дрались одинаково плохо. Но Генцефа это не касалось – он был универсален. Бил с обеих рук, а когда у него оказывалось две сабли, начиналось настоящее представление. Я дрался с ним один раз – больше не успел. Из нашей комнаты он погиб первым Сперва я думал, что комнату мы получили на двоих. Но когда мы зашли в комнату, там уже был один человек – как оказалось, первые пленные в Школе появились еще за два месяца до нашего прибытия. Наш сокамерник был почти ветераном – он пробыл в этих стенах уже месяц. Встретил он нас молча, и лишь когда Генцеф стал усиленно разглаживать китель, бросил:

– Здесь встречают не по одежде, здесь встречают по уму и силе…

– А провожают как? – спросил кажется я.

– В основном – ногами вперед…

– И отчего все умирают?

– Известно от чего… От смерти…

Его звали Сайд. И все. Так он называл себя, и так мы называли его. Может статься, он носил другое имя, скорей всего у него была фамилия, но он ей не пользовался. Форму он носил совершенно обыкновенную пехотную только с нашивкой за ранение – но по тем временам иметь такую было все равно, что не иметь особых примет вовсе. Но никто не узнал, где он получил ранение, тем более откуда он, какое звание носил. Порой, он что-то рассказывал – иные пытались подловить его на лжи. Но если он и лгал – то лгал виртуозно. Был случай, когда он рассказывал о рейде в Шентер. Повествовал подробно, с деталями известными лишь очевидцу, легко объясняя странности и секреты рейдеров. Тогда кто-то заметил, что Сайд не мог там быть, поскольку все участвовавшие в рейде погибли.

– Ну и что с того? – ответил Сайд. Все промолчали. Действительно: что с того? Что еще рассказать о нем –он не любил затхлый воздух, предпочитая жить в доме наполненном сквозняками. Он говорил, что они напоминают ему ветер…

Человек – это история. И наоборот. Сначала нас было три с половиной сотни солдат, людей, историй. Было. Две сотни историй зарыто ровными рядами на кладбище. Остальные, может статься, продолжаются. Как и моя. Мои описания людей могут показаться излишними, но иначе я не могу. Историю делают люди, и уж потом история творит людей. Любая армия прежде всего состоит из людей. Горе тому, кто это забыл… Еще до наступления зимы что-то изменилось в нас, мы будто замерзли, стали впадать в спячку… Тела стали негибкие, будто деревянные, движения как у марионеток – отрывчатые, быстрые но недостаточные. Холода, холода… Мы замерзли внутри: сжалось сердце. Оно не билось а выдавало будто барабанную дробь, силясь порвать клетку из плоти. Речи стали короткими, шутки жесткими будто пурга. Если у кого-то появлялись дела, он откладывал их, словно он не был ограничен двуединством: «здесь и сейчас». И случись нам расплакаться, вместо слез на глазах бы выступили бы льдинки. Но мы не плакали – кому бы стало от этого легче. Все замерзли, ожидая весну, что могла нас растопить. Может и так, но порой мне кажется, что тот лед засел во мне навсегда.

В первый же день, за ужином я познакомился с тем гауптманом. Он носил титул графа и звали его Гебером Громаном. Он сидел один в уголке, я, не спрашивая разрешения, подсел к нему.

– Послушай, – сказал я, – ты ведь знал о мятеже. На прямой вопрос я получил не менее прямой ответ – он утвердительно кивнул.

– Но не стал к ним присоединятся?.. Он кивнул еще раз.