Лайон де Камп - Демон, который всегда ошибался

Марандос перевел мои слова, и генерал ответил:

— Демон, мы не имеем ничего против тебя, как такового. Но ты работал на новариан и должен разделить их участь. Ты совершил нравственное преступление, которое должно быть наказано немедленной смертью.

— Как так, генерал?

— Новариане, так же как и другие народы этого континента, неисправимо испорчены и поэтому должны быть уничтожены.

— В чем же состоит их испорченность, сэр?

— В том, что они воюют друг с другом. Мы наблюдали за ними и знаем, что они неисправимы в этой своей привычке.

— Но, генерал, ведь вы тоже постоянно с ними воюете, не так ли? Какое же право имеете вы судить их?

— О, мы не воюем, мы совершаем вылазки за провизией. Мы собираем урожай… человеческий урожай… и мы делаем это с простой, нормальной и всем понятной целью — дать пищу нашим людям. Поскольку каждое создание должно есть, это естественная, а тем самым и оправданная с моральной точки зрения процедура. Но убивать людей без причины — безнравственно и аморально. Так что тот, кто занимается этим, не заслуживает пощады.

— Но, генерал, мне говорили, что народ этого континента, начиная войну, всегда заявляет, что у него тоже есть веские причины.

— Какие причины? Чтобы какой-нибудь авантюрист-политик мог распространить свое влияние еще на какое-то количество людей или умножить свое богатство? Или чтобы обратить этих людей в свою веру, или чтобы убить их, дабы на освободившейся территории мог жить другой народ?

— А как насчет тех, кто занимается защитой от нападения? Мы, демоны, на нашем уровне не признаем войн, но признаем право на самозащиту.

— Это лишь предлог. Две нации кидаются в войну, и каждая считает нападающей другую, себя же провозглашает лишь защищающейся. Все это в высшей степени абсурдно, и даже самый компетентный суд не смог бы решить, чья тут вина. Кроме того, если даже одна из этих бледнолицых наций защищается сейчас, можно с уверенностью сказать, что, отбившись, она сама поспешит напасть на кого-нибудь.

Значит, единственная законная причина убивать живое существо — это желание его съесть. И единственное разумное обращение с добычей — закалывать ее и делать пригодной для употребления в пищу.

Поскольку паалуане не воюют ради удовольствия, они, очевидно, стоят выше по своим моральным качествам, чем бледнолицые и, следовательно, имеют право использовать их для своих нужд.

Но довольно разговоров, демон! Мы приговорили тебя к смерти, и это вполне нормально. Однако Марандос сказал мне, что у вас, демонов, очень твердый панцирь, и обычный топор или сабля могут только поцарапать его. У тебя есть другие предложения?

— Есть, генерал. Привести приговор в исполнение на моем собственном уровне.

— Ха-ха-ха! Насмешил! — Улола переговорил с Марандосом, после чего перебежчик сказал мне:

— Генерал поручил мне построить машину для отсечения головы, которая справилась бы с твоей шеей, демон. Мне хватит нескольких часов, так что мы скоро увидимся.

Несколько солдат отвели меня назад к яме, посадили в нее и встали на страже. То был один из самых неприятных дней, проведенных мною на Первом уровне, — ужасы этого дня соединялись со скукой. Никто не принес мне воды и вообще не сделал ничего такого, что облегчило бы мое положение. Не было у меня надежды и на хрунтингов, поскольку Хваеднир решил не двигаться с места, пока не получит подписанный синдиками контракт.

При таких обстоятельствах мне не осталось ничего другого, кроме как погрузиться в пищеварительное оцепенение. Подобное тираническое обращение начало скверно на меня действовать.

На следующий день рано утром меня вытащили из ямы и отвели на площадь перед палатками. Группа паалуан возилась у машины Марандоса. Сооружение состояло прежде всего из отсекающего устройства внушительных размеров и желоба, на котором располагались шея и подбородок жертвы. Пятнадцатью футами дальше стояло массивное деревянное устройство, одно бревно которого было подвижным. Нижний конец шеста был снабжен коротким шкивом, который приводился в движение с помощью толстых пружин.

Верхний конец был увенчан огромным ножом, похожим на лезвие топора, только в несколько раз больше. Паалуанские мастера, должно быть, работали весь день и всю ночь над созданием этого чуда современной техники.

Шкив держался на деревянном треножнике, через который была пропущена веревка, удерживавшая бревно в почти вертикальном положении. Если освободить веревку, бревно должно было упасть вперед, уронив нож на отсекающее устройство с силой, достаточной, наверно, для того, чтобы расколоть его надвое. Такое сооружение обезглавило бы и мамонта.