Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет

— Вы истинный солдат, — одобрил тесть. Антисса улыбнулась и разлила вино. Шурин откашлялся.

— В таком случае наш долг — выпить за здоровье его величества, — провозгласил он. — Да здравствует император!

Капрас с готовностью схватился за кубок. Он обязательно выпил бы, если б не слышал намеков Курподая и если б не заметил, как перед провозглашением тоста Хаммаил быстро переглянулся с женой. У кагетских платьев такие длинные, такие широкие рукава, а в здешних горах столько ядовитых растений! Пальцы маршала разжались, звякнуло, темно-красная жидкость залила персики и инжир, на мозаичном полу образовалась лужица. Хаммаил с непроницаемым лицом оттянул воротник, и Карло уверился, что не ошибся в своих подозрениях. Казар и Каракисы боялись, что, едва слух об уходе гайифцев дойдет до Лисенка, тот, дрянь такая, сразу же и нападет. Значит, корпус во что бы то ни стало нужно удержать, вот кто-то и предложил — а не сменить ли командующего? Вдруг удастся договориться с другими офицерами?

— Прошу прощения, — хриплым голосом извинился маршал. — Похоже, мне не стоит сегодня пить.

— Вам не стоит волноваться, — шурин заговорщицки подмигнул, — из-за пустяков. Говорят, пролить красное вино — к рождению сына, а белое — дочери, но не все приметы сбываются. Скушайте персик.

Персиками тоже травят, а первая супруга Дивина, кажется, откушала земляники. Капрас выбрал фрукт порумяней и с поклоном вручил Антиссе, та как ни в чем не бывало запустила в мякоть желтоватые зубки. Слегка успокоившись, маршал взял инжирину; разговор продолжался, но стал совершенно пустым. Теперь Карло сильнее всего смущал узкий коридор, прорваться через который мог разве что разогнавшийся бык, да и то если б не застрял и не получил пулю в лоб. Яд, конечно, чище, однако те, кто ловил для Хаммаила «шпионов Бааты», никуда не делись. Дорогие союзники «не успеют» спасти доблестного гайифского маршала от клинка супостата, но убийцу возьмут с поличным, после чего офицерам покойного только и останется, что мстить Лисенку и пересчитывать золото...

Антисса доела врученный ей Капрасом персик и взяла еще один. Утративший всякий интерес к беседе шурин считал мух, Хаммаил и тесть наперебой вспоминали Паону, Карло лихорадочно поддерживал разговор, пытаясь сообразить, что делать, но в голову лезла лишь мысль о заложнике, увы, бесполезная — милая семейка пожертвовала бы любым, хоть бы и самим казаром, ведь Антисса родила двоих сыновей. Стук двери заставил маршала вздрогнуть, но это были не убийцы, а дежурный казарон. Кагетского языка Карло не знал, так что Хаммаил мог приказывать все, что угодно. Пока, однако, взлаивал и гоготал казарон. Тесть с шурином вряд ли разбирали больше маршала, но тут в мешанине чужой речи проскочили «Панага» и... «Агас Демидас». Это могло стать шансом, все равно другого не имелось. Карло торопливо поднялся.

— К сожалению, — спокойно, очень спокойно сказал он, — я вынужден вас покинуть и вернуться к своим обязанностям. Теньент Демидас потревожил бы меня в резиденции вашего величества лишь при крайней необходимости.

Судя по казарской физиономии, он угадал. Агас был здесь и, видимо, с той самой «приличной охраной», на которой настаивал Ламброс.

Демидас ссылался на какого-то казарона со срочным делом и, конечно же, врал. Сам ли гвардеец додумался явиться за угодившим в ловушку начальством, действовал ли в сговоре с Ламбросом, но помощь подоспела вовремя. Казарский «Приют» давно скрылся из глаз, а сердце Капраса все еще трепыхалось, уже не от страха — от стыда за таковой. Карло давно перестал считать, сколько раз разминулся со смертью; он ценил жизнь, однако к более чем вероятным при его занятиях пуле или осколку гранаты относился спокойно, только здесь было нечто иное. Обволакивающее, приторное, будто лукум, оно усыпляло волю, превращая бывалого вояку в какого-то кролика. Сейчас, чувствуя под собой конскую спину, глядя на усыпанные полудикими малиновыми розами кусты, вдыхая ставший привычным аромат кагетских дорог — запах нагретой пыли, падали и цветов, гайифец потихоньку становился самим собой. Пережитое отпускало, съеживалось, становясь чем-то вроде ненароком проглоченного морского гада, студенистого, холодного, все еще живого. Капрас представил извивающуюся в его брюхе каракатицу и поморщился; теперь он не понимал, как Каракисы решились на убийство командующего гайифским корпусом. Доказательств у маршала не имелось, как и сомнений в своей правоте, их заменяло жгучее желание немедленно убраться хоть к морискам, хоть к Леворукому.