Демьян Бедный - Стихотворения, эпиграммы, басни, сказки, повести (1908 — октябрь 1917)

Для цензуры — искушенье,
Лучшей нет приманки,
Как "рабочего движенья"
Роковые гранки.

Что ни день, мы ждем "обновки":
"Штраф? Аль что опасней?"
Как писать про забастовки?
Отзываться… басней?

Пишем, смотрим в оба глаза:
Не влететь бы снова…

"Забастовка у Айваза".

"Штрейк у Горбунова".

"У Талызина рабочих
Мастер бьет "по роже".

"На заводах прочих-прочих
То же, то же, то же…"

"На Обуховском заводе,
У Торнтона, Струка —
Вышло дело… в том же роде…"
Стоп. Молчу. Ни звука.

Ах, друзья, какая пытка
Нам с отчетом этим.
Нет словесного избытка,
А глядишь — ответим.

Придерутся к "мысли", к "тону",
К запятой, кавычке…
Не прихлопнут "по закону",
Трахнут — "по привычке"!

Друзья-товарищи, не знаю, что со мной?
Должно, всему виной
Мои превратные марксистские идеи.
Ведь про хозяев я писал, выходит, ложь.
Поверить мне — и впрямь хозяева все сплошь
Какие-то злодеи.
Винюся и даю вам образец иной.
Пусть торжествует добродетель.
Вот вам "хозяин-благодетель",
"Отец родной".

"Спасибо, — кланялся хозяин верным слугам, —
Не мастер, братцы, я красиво говорить.
Не знаю, как вас по заслугам
Благодарить.
Я с вами зачинал и с вами создал дело.
Я вам обязан всем добром:
С заводских черных стен до этих вот хором, —
Во всем ваш дух и тело.
В работе общей мы слились в одну семью.
Я нуждам вашим всю, всю душу отдаю
И позабочусь впредь о вашей светлой доле:
За то, что для меня вы не щадили сил,
За то, что были вы всегда в хозяйской воле,
Чтоб чувствовали вы, как я ваш труд ценил,
Дарю вам купчую на пятьдесят могил".

"Три целкача! — ворчал хозяин средь пивной,
Озленный выручкой дневной. —
И так который год. Проторговался. Крышка!
Эй, Гришка!
Да что ты смотришь, как шальной? —
Хозяин закричал на сонного мальчонку. —
Со стойки убирай… Столы и стулья сдвинь…
Туши живей огни… Прикроем, брат, лавчонку
На веки вечные — аминь!"
Ушли.
"Ну что, слыхал? — пузатому бочонку,
Слезливо всхлипнув раз-другой,
Сказала банка с огурцами. —
Хозяин перестал сводить концы с концами".
"Не может быть!"
"Ах, боже мой!"
"Что ждет нас, милые подружки?" —
Захныкали пивные кружки.
"Продажа с молотка, — утешил граммофон, —
Проторговался наш хозяин — ну, и ладно!
Вперед чтоб не было повадно
Лезть в заводской район.
Попригляделся я. В пивной ведь с новоселья
Был пир хозяину — попробует похмелья.
Уж больно был к наживе лют.
Вот, думал, разживусь на трудовом народе, —
Как нынче, мол, рабочий люд
Совсем в разброде.
Рабочих всех тогда теснили не добром.
Спешили многие из них с тоски-досады
Поставить на пропой последний грош ребром.
Хозяева и рады:
"Кому — дурман,
А нам — в карман".
Мильёнов чаяли. Ан, просчитались, гады.
Пришел-таки конец проклятой полосе.
Рабочие, забыв трактиры и пивные,
Шарахнулися все
В места иные.
Напрасно, что ни день,
Хозяин стал меня до полночи тиранить;
Все понукал горланить
Лихую дребедень:
"А ну-ко-ся еще, таковский-растаковский,
Про "ухаря-купца"… да про "пожар московский!"
Уж я орал-орал — охрип!
Вы сами слышали…"
"Вестимо".
"Хозяин дверью скрип да скрип.
Идут людишки мимо!
А ежли кто и завернет,
В свою рабочую газету нос уткнет,
Смеется… хмурится… бормочет…
Не столько пиво пьет,
Усы в нем только мочит.
Хозяин наш, ха-ха!.. Взбесился старина.
Бесись, хоть тресни!
Иные времена,
Иные песни!"

Тут старый граммофон закашлял-захрипел
И, в черный свой кружок уставивши шпенечек,
Уж так-то жалостно запел:
"По-о-следний но-о-неш-ний дене-е-чек…"

Мы писали прежде смело:
Дескать, "в Пизе было дело".
Для цензуры — стоп! Стена!
Пизой — правда спасена!
А теперь нас и за Пизу
Жарят сверху, дуют снизу!
Вот те на!!!

Был пронский черный стан
Объят большой тревогой:
"Эх, облегчить себя хоть малой бы подмогой!"
Судили долго, как свести конец с концом.
И козырнули… мертвецом!