Дэвид Уильямс - Звездолёт, открытый всем ветрам (сборник)

— Поосторожней с перилами, — говорит он жене. — Резьба была нехороша, и раз твой брат не привёз красное дерево, я их все снял.

— Но ты что-то поставил вместо них? — голос Рапсодии взвинчивается на пол-октавы, и её двойница нервно чирикает.

— Конечно, солнышко. Двухдюймовый канат; он надежно закреплён, и бояться нечего. Я просто предупреждаю. — Чарльз смотрит за канат; тени туч закручиваются жгутом над зарослями кактусов-опунции и прыгающей чольи, льнущими к крутому откосу, и с уходом луны постепенно размываются в бесформенные кляксы.

— Тогда иди работай, — Рапсодия осторожно опускается на качели и берётся за деревянную руку. Кукла довольно посвистывает, и качели скрипят.

— Я буду в мастерской.

— Ты начал что-нибудь новое?

— Нет, только вот перила… и я жду красного дерева.

— У Майка времени не было. Мне Лиза сказала, когда привезла меня. Он завтра его доставит. — Ветерок дёргает его за волосы, и Рапсодия-деревянная смеётся.

По вечерам ветер всегда нарастает. Чарльз садится к верстаку и смотрит любовно на долота, рубанки и ножи. Одного ножа недостаёт; он не пойдёт обратно просить его.

Рапсодия поёт, и кукла вторит на сотню голосов. Заслушавшись, Чарльз закрывает глаза, холод плоского резца в его пальцах. Их песня течёт сквозь дом, как эфирный мёд, сладкая превыше понимания, золотая превыше денег.

Надо делать перила. Все эти десять лет у него всегда было дело. Сначала это был дом — самый большой его проект, — потом столы и стулья, потом крыльцо, застывшее в прыжке над бездонной пустотой, подносы, лампы, блюда, статуэтки, каждое — указующий шаг на пути к Совершенству, достигшему апогея в его Рапсодии в деревянных тонах.

Песня ласково касается его ушей, и по его телу пробегает дрожь радости. Он не может сейчас работать; он работает только когда ему грустно. Беззвучно он идёт сквозь дом, зная каждую половицу, каждый стык, место каждого скрипа, и наконец может посмотреть на них из глазка в кухне.

Рапсодия-живая стоит у качелей, обхватив двойняшку руками, точно в танце. Рапсодия изгибает деревянное запястье, подставляя ветерку тростниковые ногти, и кукла стонет. Рапсодия поворачивает старательно выделанные шейные суставы; кукла кладёт головку ей на плечо, и полные деревянные губы вздыхают от удовольствия.

Покачиваясь на ветру, описывая томные круги в горячем ночном воздухе, Рапсодии обнимают друг друга, и сливаются не только голоса. Холодный блеск полной луны струится по щеке жены, она закидывает голову, и её горло раскрывается, посылая песню в блистательное крещендо.

В полночь ветер утихает; сверчки и цикады сменяют пение. Рапсодия-живая нежно возвращает свою двойницу на качели, укладывает, подтыкает со всех сторон простыню. Когда она входит в дом и половицы возвещают каждый её шаг, Чарльз закрывает глазок. Он слышит тихое касание пластика о пластик — она берёт телефон — и быстрые, знакомые фанфары автонабора.

— Алё, Лиза?..

— …я, а кто же ещё.

— …нет, ничего не стряслось. Ну плакала, да. Только не переживай, ладно?

— …Слушай, скажи Майку, пусть завтра привезёт красное дерево. У меня тут есть кое-что, на чём можно заработать целое состояние. Ты себе представить не можешь, что он сделал на этот раз. Это… ты не поверишь. Нет, не хочу продавать. Но продам. Ты знаешь, почему, так что не начинай. Чтоб всё было готово, когда вы меня завтра домой привезёте. И тебе того же. Пока.

Чарльз не дышит, обездвиженный, спелёнутый тенями, онемевший. Его жена захлёбывается рыданием и на ощупь идёт в ванную. Трубы рычат, когда она спускает воду в туалете; пол стонет, когда она падает в постель. Он возвращается в мастерскую, ноги движутся, точно бесшумные змеи по песку. Он убирает верстак, возвращает каждый инструмент на строго отведённое ему место — оставляет только один маленький ножик.

На этот раз сойдёт и ясень, решает он и кладёт перед собой два бруска. Он думает о Рапсодии, о них обеих, и принимается за работу.

Чарльз зажимает рукой нос и рот Рапсодии, понуждая её молчать. Она сворачивается клубочком у него на коленях, спелёнутая простынёй, а фары слепят сквозь стену кактусов и юкки, отбрасывая уродливые тени на гребень ущелья.

Его губы скользят по её щеке; вкус дерева наполняет его рот, и он покрывает ладонью неподдающуюся грудь. Внезапный порыв ветра закручивается вокруг них, и Рапсодия щебетом выражает своё недовольство. Его рука отдёргивается, словно от пореза.