Дэвид Уильямс - Звездолёт, открытый всем ветрам (сборник)

— У меня всё внутри ноет, когда ты врёшь. — Рапсодия пихает поднос ему в лицо. Он берёт его руками, чуть было не ставит на угловой столик, уже несуществующий, и кладёт на диван рядом с ней. — Я хочу на улицу, — требует Рапсодия.

Не говоря ни слова, Чарльз встаёт. Её рука теребит его за бок, продвигается на ощупь между шрамами под его изношенной рабочей рубахой, и она с трудом поднимается. Её глаза вспыхивают рядом с ним — как всегда, уставившись в небо.

В воздухе шалфей и полевые цветы смешиваются с углекислым газом, придавая ночи оттенок свежести. Он ведёт её на крыльцо. Рапсодия-кукла щебечет под качелями.

— Стой здесь, — говорит он Рапсодии-жене и кладёт её руку на поручень перил. Хромая, Чарльз перегибается, тянется и поднимает в воздух своё творение. Выполнено в человеческий рост, прохладны и грациозны члены, волосы старательно вырезаны и выгравированы так, что видна каждая прядка — видна тем, кто может видеть.

Он резко останавливается и смотрит, как жена его поигрывает ножом с эбеновой рукоятью; он его забыл на перилах. Указательный палец пробует лезвие; появляется капелька крови, но отстранённое выражение не оставляет её взгляд.

— Вот что я сделал для нас. — Он ставит новую Рапсодию перед ней, кладёт деревянную руку на перила.

Рапсодия-живая шарит вокруг себя и ахает, когда пальцы касаются пальцев. Ветер струится сквозь Рапсодию-неживую, пробуя голос, напевая песню без слов, и живая качает головой.

— Как ты… как тебе удалось достичь такого звука? — спрашивает она.

— Я хотел дать ей твой голос. — Пожатием плеч он почти сумел подавить гордость… но не совсем. — Ветер поёт, пролетая над Сент-Габриэлем и поёт, пронизая куклу; сто голосов сливаются в бессловесном аккорде, жидким бархатом расстилаются по нашим ушам.

Рапсодия из плоти подымает руки, гладит высокие скулы, слегка вздёрнутый нос и выше.

— Ты её сделал с глазами? Зачем ты её испортил?

— У неё прекрасные глаза. — Его пальцы смыкаются вокруг деревянного запястья.

— Надо было сделать пустые дырки, ни на что не годные рваные раны. — Её голос темнеет от раздражения. Рапсодия-кукла вздыхает среди молчания. Внезапная тишина опускается на дом, который построил Чарльз.

— Я не смог. — Его глаза горят, ему хочется вырвать деревянную руку из её хватки, но он этого не делает. Он знает, что она сейчас скажет, и ждёт этого, но её ответ неожидан.

— Отведи нас на качели.

Он нашаривает её прохладный, изящный локоть и повинуется. Рапсодия-жена возится на ощупь с цепью качелей и затем осторожно опускается на сиденье. Чарльз, хромая, тащит за собой куклу. Та удовлетворённо щебечет, когда он усаживает её рядом с женой. Он берёт тёплое деревянное запястье и осторожно заворачивает каждый пальчик вокруг противоположной цепи. Вторая рука лежит на колене его жены. Близнецы, высокие и хрупкие; прямые, как доска, волосы падают чуть-чуть ниже безупречных грудей.

— Теперь оставь нас, — требует Рапсодия-живая, и её деревянная сестра хмыкает в знак одобрения.

— А если я с вами ещё немножко побуду?

— Не хочу. Иди в дом. Тебе нужно работать.

— Хорошо, любовь моя. — Непроизвольно Чарльз ссутуливается, понуренный. Он ковыляет внутрь, зная, что её уши следят за ним. Берёт поднос с полусъеденным бифштексом и возвращается в кухню. Старается расслышать за клокотаньем горячей воды, как Рапсодия-флейта насвистывает мелодию без слов. Улыбается, глядя, как пожелтевшее жидкое мыло скользит у него между пальцами.

Рапсодия-живая добавляет свой голос к песне куклы, тихонько подмурлыкивая в сгущающейся ночи. Напев, радующий слух в их согласной гармонии, отблескивающий яркой гладкостью, тронутый лишь тончайшей нотой радости, извивается по всему дому. Первый раз за все десять лет она запела. Чарльз широко улыбается, кивает самому себе и принимается за вечерние дела.

— Отведи меня к ней. Хочу посидеть на крылечке, — говорит ему Рапсодия на следующий вечер.

— Может, сначала поужинаешь? — он спрашивает, уже держа в руках сосновый поднос с полной спагетти тарелкой драгоценного дерева ироко.

— Не сейчас.

Чарльз ставит поднос на кухонный стол. Ковыляя в гостиную, он бросает довольный взгляд на починенный паркет. Чувствует босыми пальцами ног гладкость заново уложенных квадратиков, лак уже просох и зачищен. Он даже аккуратно уложил расщеплённые заусеницы пинцетом для бровей.

Рапсодия встаёт и берёт его за локоть. Рапсодия из дерева мурлычет себе под нос, зовёт их в вечернюю тьму. И ветры Санта-Аны, кажется, сердятся меньше, дуют гладкие, чистые, без городской вони.