Танит Ли: Белая змея

Наверное, она схитрила уже тогда, когда выставила пиво на видное место.

Тусклый красный свет еще теплился в очаге. Старуха спала на своей соломе, иногда бормоча что-то во сне. Тьиво оставила на огне большой котел с водой, и та все еще была горячей. Взяв из укромного места заветный горшочек с мылом, Тьиво вымылась с головы до ног. Мыло продавали в храме, и хотя Орбин громко отрицал его необходимость, но все же предпочитал мыло птичьему салу и никогда не выбрасывал его. Храмовые шлюхи тоже мылись подобным составом. Тьиво набирала полные пригоршни мыла и наносила на свое тело. Растворенное в воде, оно стекало по ней, оставляя дорожки, и Тьиво вздрагивала — ей было щекотно. Отблеск умирающего огня играл на ее коже, как в огромном зеркале.

Она вытерлась, вынула из кос медные кольца, знак замужества, и распустила волосы, черные, как ночное море, которого она никогда не видела.

Потом Тьиво сняла с гвоздя плащ, укрывшись только им от холода зимней ночи, бесшумно открыла дверь и босиком пошла по тонкому серому льду. Четвертушка луны застыла на небе среди звезд, освещая ей путь.

Йеннеф, заблудившийся в искайской глуши, Йеннеф, в чьих жилах текла королевская кровь — кровь свергнутого и опозоренного короля, — готовился продолжить свой путь. Он поджарил и съел часть курицы, из остатков сварил жирный суп и вскоре вытянулся, мгновенно уснув. Встать надо было очень рано.

Будучи приучен, он проснулся тихо и мгновенно, задолго до рассвета. Тлеющая жаровня слабо освещала дымный загон и холмики собачьих спин. Прямая фигура скользнула сквозь темноту прямо к нему. Кто — слюнявый дурак или негодяй Орбин, все-таки решившийся ограбить его?

Йеннеф лежал без движения и ждал. При необходимости он мог убить и голыми руками.

Затем темнота шелохнулась, словно ветер вздохнул в кроне дерева. В первый миг он даже не понял, что перед ним Тьиво. Просто обнаженная женщина, стройная, как элирианская ваза, сверхъестественная и прекрасная, словно невероятное видение Застис, посетившее его в самом сердце зимы. Рубиновые блики гаснущего огня играли на ее теле, волосы струились по спине языками черного пламени.

— Тьиво?

— Тиш-ше, — прошептала она, опускаясь на колени рядом с ним. Он уловил исходившую от нее безумную смесь запахов благовонного мыла, кожи, волос, ночи и желания.

Все происходящее казалось совершенно нереальным и сказочным — не надо было размышлять, решая, что разумно здесь, в этом грязном закутке, что возможно и правильно. Прежде чем он успел дотянуться до нее, ее тонкие руки, покрытые отметинами нелегкой жизни, но все еще нежные, как мех котят, обвили его шею, а к губам прижались теплые губы.

С самого Зарависса у него не было женщины. Он был голоден, но и она вела себя столь же нетерпеливо. Он ласкал ее тело, а она вторила его движениям, шепча слова любви, которых он не понимал. Обнаружив, что она девственница, он не растерялся. Искайские законы, глушь и сделанное открытие заставили его сдержаться, и он остановился, чтобы открыть, почувствовать ее. Ей принадлежала его безграничная благодарность, даже его жизнь. Ему было мало лишь вернуть ей удовольствие, которое она решилась подарить ему. И она отзывалась на его уроки со стоном наслаждения, рвущимся из груди, вздыхая, плавясь, окуная его в языки яркого черного огня…

— Я принял тебя в этой тени за твою богиню, Ках, — сказал он чуть позже. Он хотел одобрить ее, похвалить. В какой-то миг, возможно, это даже было правдой. Но она сотворила быстрый охранительный знак. Быть принятой за Ках — богохульство. И все-таки, лежа рядом с ним и греясь его теплом, нарушив свои обеты, Тьиво впервые ощущала свое тело значимым и живым. Может быть, Ках и в самом деле завладела ею, приказав насладиться его красотой. Почему же еще могла она нарушить законы и совершить грех, почему же еще познала такое удовольствие?

Оранжево-розовые блики нарождающегося рассвета, просочившись сквозь щели и трещины загона, раскрасили солому разноцветными пятнами. Собачья стая, привыкшая к Йеннефу так же, как к Тьиво, ночью мирно спала, но с рассветом собаки стали беспокойными, чувствуя, что оттепель продолжается, и стремясь поскорее вырваться в долину.

— Я вернусь за тобой, — повторил Йеннеф. Впервые он сказал это после того, как они соединились в третий раз, когда Тьиво закричала в его руках, больше не пытаясь скрыть удовольствие из страха, что ее услышат в доме. — Разве можно оставить тебя здесь? Я вернусь, Тьиво.