Танит Ли - Героиня мира

Затем, незадолго до заката, я увидела бледный мерцающий пробел меж двух вершин, спускавшийся все ниже и ниже, и признала в нем сценическое изображение моря.

Я вошла в деревню, еле волоча ноги, когда наступили сумерки; оказалось, что это не Ступени, а двери в ночь. Деревня находилась ближе к северу, но в ней оказалось полным-полно тулийцев.

Неудивительно, что они забили ее битком, ведь она была совсем крохотная. Тридцать человек в ярко-синей военной форме; впрочем, после того, как они высадились на пляж и провели некоторое время, расхаживая с важным видом по пыли, красуясь перед жителями деревни, этот яркий мазок потускнел.

Не найдя иного помещения, они расположились штабом в домике священнослужителя возле маленького храма.

Меня привели в освещенную фонарями каморку и принялись по очереди допрашивать. Я отвечала, стараясь как можно чище выговаривать тулийские слова. Я — чаврийка, но прожила некоторое время в Дженчире. Похоже, они никогда не слышали о Дженчире и посмотрели на меня так, будто я посмела выдумать этот город.

Вначале мне пришлось стоять, но потом они позволили мне сесть на жесткую деревянную табуретку. Лишь косточки корсета помогали мне прямо держать спину. Мне хотелось, чтобы меня куда-нибудь увели и дали бы поспать, но они не отступались от меня. У них возникло впечатление, что я прибыла из города под названием Эбондис, так ли это? Я отвечала, нет, я держу путь из деревушки, расположенной дальше по побережью. Я хотела навестить женщину, которая живет среди холмов, но на меня напали бродяги. И я заблудилась.

Я уже предъявила им фальшивые документы, удостоверяющие мое чаврийское происхождение. Если я всего лишь поехала в гости в район холмов, зачем мне понадобилось брать с собой такую бумагу? Я всегда держу ее при себе, ответила я, ведь времена нынче неспокойные.

Им показались смешными слова, которые я выбрала. Они сказали, что Китэ — комар, куснувший короля. Их послали почесать ему укушенное место.

Они не выказали особой жестокости. Когда я попросила попить, они принесли мне воды из своей бочки.

Моя личность почти не вызвала у них подозрений, и я понадеялась, что они оставят меня в этой деревне, когда двинутся в глубь острова. Жители деревни в общем не проявляли патриотических чувств и относились к тулийцам по-братски, а девушки были не прочь завести с кем-нибудь из них роман. Захватчики пребывали в хорошем настроении.

Однако меня отвели в пустовавшую хижину за храмом и заперли там на ночь, оставив немного хлеба и кружку пива. Из хижины вынесли все до последнего предмета, имеющего хоть малейшее отношение к уюту, и спать было не на чем, разве что на земляном полу. Я прилегла, но моему усталому телу никак не удавалось приспособиться к такой твердой неподатливой постели. Пока я крутилась и вертелась, прислушиваясь к хору лягушачьих голосов, доносившихся от деревенского колодца, и к шагам тулийского часового, время от времени проходившего по улице, что-то легонько прикоснулось ко мне длинным серым пальцем. Казалось, с прошлой ночи, проведенной в Эбондисе, прошел год.

На следующее утро в деревню прибыл еще один небольшой отряд тулийцев и вместе с ними человек, которого они называли киренийцем. Младший офицер, который снял замок с моей двери, изъявил желание пофлиртовать со мной, хоть я и представляла собой жалкое зрелище (бледная, страдающая от тошноты, в волосах комья земли), и повел речь об этом самом киренийце в небрежной презрительной манере; подобный тон мне доводилось слышать прежде.

— Он нам пригодится, — сказал тулиец, — только мне не хотелось бы сидеть с этим малым за одним столом.

Как выяснилось, кирениец проживал раньше на Китэ и занимал значительное место среди повстанцев. Затем вышла неприятность не то из-за долгов, не то из-за женщины; он пустился наутек и снова присягнул на верность тулийской монархии. Его знание острова и различные сведения, почерпнутые во время заседаний эбондисского совета, пришлись кстати. Тем не менее он… как называют такого рода людей?

Немного погодя субалтерн-офицер сообщил мне его имя; разумеется, оказалось, что его зовут Фирью.

Я по-прежнему не проронила ни слова. Однако согласно предначертаниям огненного рока, Фирью прознал о заблудившейся женщине, которую поймали солдаты; иначе и быть не могло, ведь я сама навлекла на себя наказание, когда попросила у судьбы пощады. Потом он заявился ко мне, вероятно желая выказать услужливость, а может, его подтолкнула божественная длань.