Кэтрин Ласки - Ханна

— Не будь так жестока, Ханна.

Он подошёл к островку мха, где стояла девочка, у самого края леса.

— Жестока? Это я-то жестокая? Мистер Уилер, как же это низко! Вы жалкий человек!

Он опустил взгляд.

— Да, я знаю, — тихо ответил он. Что-то было в его приглушённом голосе, что одновременно тронуло и ужаснуло Ханну. — Я… я не оправдываю себя. — Он вдруг шагнул к ней. Художник заключил её в объятия и прижал к груди. Это было так внезапно, так необычно, что Ханна на несколько секунд перестала понимать, где находится: рассудок ей говорил, что она в парке около аллеи, однако никогда прежде девочка не ощущала себя настолько близко к морю. Ей показалось, будто сквозь неё дует резкий солёный ветер, и от его запаха у неё закружилась голова. Художник целовал её в губы, прижимая к себе. Ханна не чувствовала под ногами земли, она плыла по мягким волнам, и её переполняло счастье.

А потом он исчез. Он выпустил её из объятий и скрылся, заслышав стук колёс. Он словно растворился в воздухе. Ханна осмотрелась. Она едва успела отступить в лес, как на аллее появился экипаж. Когда он проехал, девочка вернулась на то место, где художник обнял её.

Сейчас ей казалось, что это был всего лишь сон. Неужели такое могло произойти? Ханна как будто перенеслась в другое место, в другой мир. Из-за облаков выглянуло солнце, и девочке в глаза ударил солнечный зайчик. Она посмотрела вниз. У неё на фартуке сверкали два или три овальных кристаллика. Ханна взяла один и застыла. Его слёзы! Такие же, как у неё! Такие же, как те слёзы, что она пролила тогда в музыкальной комнате.

Весь мох у неё под ногами был усыпан радужными капельками. Ханна наклонилась и стала их собирать.

Шёл второй сеанс. Ханна заняла место у вазы, в нескольких футах от Клариссы, стоявшей лицом к художнику. Теперь Ханне казалось странным, что тогда, в Бостоне, она в самом деле испытывала зависть, наблюдая за тем, как голова Лайлы касается волны, через которую пробивается рыбий хвост. Тогда её мучило ощущение, будто Лайла отбирает у неё море. Но сейчас Ханна уже знала, что море не принадлежит Лайле и не может принадлежать, даже думать об этом было глупо.

Это вазы каким-то загадочным образом служат вратами в иной мир. Теперь, находясь так близко к морю, Ханна в этом не сомневалась. Сегодня утром ей было необыкновенно спокойно и приятно в тени вазы. И тут её вдруг осенило, что художник — это тоже врата. Девочка перевела взгляд на него. Стэнниш Уитман Уилер смешивал новые краски на палитре. Ханна коснулась мешочка. Там вместе с её кристалликами лежали его слёзы, необъяснимо превратившиеся в сверкающие капельки.

После поцелуя в ней что-то изменилось. Ханна позабыла все обиды. Девочка поняла, что она — не замена. Никто и ни за что не определит, что силуэт, фигура на картине — это не Лайла. Но рисовал художник Ханну. Он то и дело медленно обводил её взглядом. Ханна слышала тихое шуршание кисти о холст, похожее на шёпот. Ей казалось, она чувствует этот звук кожей, как поцелуи художника. Вот в чём была настоящая тайна. Мистер Уилер под тем или иным предлогом подходил к Ханне и поправлял ей воротник или подол, а заодно, разумеется, и Клариссе, и Этти. Он вдруг вставал едва ли не вплотную к Ханне и дотрагивался до её кружевного воротника.

— Я только расправлю, — тихо, едва ли не извиняющимся тоном говорил он. Теперь они с Ханной порой даже шутили над тем, что она позирует в нарядном платье. — Не так уж оно и отличается от твоей формы, а, Ханна?

— Очень отличается, сэр. Всё совсем иначе, — прошептала девочка. Художник незаметно коснулся её шеи над воротником. Ханна вздрогнула и закрыла глаза, наслаждаясь этим кратким мгновением.

Позировать пришлось больше недели. Художник отнёс это на счёт тумана — частого явления в здешних местах, — объясняя, что некоторые краски дольше сохнут в такую погоду, поэтому он вынужден работать медленнее прежнего. Этти вызвалась по утрам и вечерам обмахивать картину веером — ей достался от бабушки чудесный старинный веер. Однако художник твёрдо стоял на своём: картина должна высохнуть естественным путём.

Восемь дней спустя портрет был завершен. Хоули готовились показать картину друзьям и рассылали приглашения на званый вечер. Уже пошли слухи, что это лучшее произведение Стэнниша Уитмана Уилера и что будущей зимой, со всей вероятностью, портрет сестёр Хоули переправят через Атлантический океан, чтобы выставить на знаменитом Парижском салоне, который пользуется славой главного события в мире искусства. Званый вечер в честь картины обещал быть грандиозным. Из Бостона должен был приехать целый оркестр, чтобы играть на балу. Пригласили известного пианиста и арфистку. Из Нью-Йорка выписали кондитера. Хоули не жалели денег. А для Этти, к её первому взрослому вечеру, заказали особое платье у лучшей местной портнихи. Услышав об этом, Этти заявила: