Эрик Ластбадер - Воин Заката

С ним творилось что-то странное. Корлик и иже с ними как будто провалились куда-то. Рядом послышался чей-то стон...

Корлик тем временем быстро нагнулся, поднял с пола меч и пошел на Ронина, держа клинок перед собой.

Ронин попытался добраться до своего меча, который тускло поблескивал на каменном полу, но Корлик не давал ему подступиться к оружию. Выбора, стало быть, нет — чему быть, того не миновать... Странное состояние, когда тебе кажется, будто ты грезишь наяву, сменилось вдруг кристальной ясностью сознания.

Ронин бросился прямо на Корлика. Широкий клинок взметнулся — его размеры казались сейчас еще больше — и со свистом обрушился вниз. Ронин понял, что ему повезло. Это был вертикальный удар, из тех, которых при должной сноровке можно легко избежать. Увернувшись от нацеленного на него острия, он со всей силой двинул Корлика кулаком в висок и, пока тот пытался восстановить равновесие, успел подобрать свой меч. Он встал сейчас в полосу света, и клинок засверкал серебром.

Однако Ронин, окрыленный успехом своего хитроумного маневра, не сумел правильно рассчитать, сколько времени понадобится Корлику на то, чтобы оправиться от удара, и поэтому не успел приготовиться к очередной атаке. Хотя он и поднял меч, но недостаточно высоко и под неверным углом, и Корлик мощным ударом перерубил его клинок. В руках у Ронина остался обрубок лезвия. Корлик расхохотался.

Но в полумраке он не сумел разглядеть этот обрубок как следует, иначе он бы повел себя осторожнее. А так он накинулся на Ронина, не обращая внимания на его оружие — которое было вполне еще боеспособным, — и опомнился только тогда, когда почувствовал, как «жалкий» этот обрубок вонзается ему в грудь.

Клинок вошел по самую рукоятку, но Ронин продолжал напирать, оттесняя Корлика, пока тот не уперся спиной в стену. По груди его растеклось темное пятно крови. Однако Корлик еще попытался достать Ронина — оттолкнувшись рукой от стены, сделал выпад мечом, но, естественно, не сумел правильно скоординировать движение. Он весь как-то сник и повалился лицом на пол.

Все остальные тихонько ушли, оставив Ронина стоять над бездыханным телом. Он так и не нашел в себе сил заглянуть в темные непроницаемые глаза своего поверженного врага.

От открыл глаза и увидел встревоженное лицо К'рин, склонившееся над ним.

— Я уже все знаю, — сообщила она. — По всему сектору только об этом и говорят.

Она закатала ему рубашку.

— Хорошо еще, что ты сам не ранен. И что не открылась старая рана. — Она присела на постель рядом с ним. — И что теперь?

Он пожал плечами.

— Это не настолько серьезно.

— Но тебя отстранили от тренировок...

Он сел.

— Если то, о чем так тревожится Ниррен, все-таки произойдет, то это уже не имеет значения.

— Не понимаю, о чем ты...

— О саардинах.

— А-а. Да. И что же он говорит? В последнее время мы редко с ним видимся. Только на Сехне.

— Похоже, есть две группировки, которые вот-вот сшибутся лбами... но это для тебя не новость.

— Стало быть, он сейчас у Эстрилла.

— Нет. У него особое задание.

Она встала и подошла к зеркалу в обшарпанной бронзовой раме, висевшему на стене над комодом.

— Скоро Сехна.

«Жалко, нет времени сходить посмотреть, как Сталиг приводит Марша в нормальное состояние», — подумал Ронин.

К'рин принялась укладывать волосы в высокую прическу, время от времени поглядывая на Ронина в зеркало.

— Почему ты такой грустный? — внезапно спросила она.

Он облокотился на подушки:

— А почему тебя это интересует?

— Потому что... — она отвела взгляд от его лица, отраженного в зеркале, и задумчиво провела рукой по лицу, — потому что я люблю тебя.

Он увидел, что в уголках ее глаз стоят слезы.

— Что с тобой?

Она отвернулась и закрыла глаза.

— Ничего.

Слезы блестели уже на ресницах.

Он подошел к ней и развернул лицом к себе. Длинные волосы, еще не заколотые с одной стороны, упали темной волной, закрывая щеку.

— Почему ты плачешь? — спросил он слегка раздраженно.

Она вытерла слезы свободной рукой, и он вдруг заметил, как в ее глазах промелькнул... страх. Или ему это только почудилось?

— Я ненавижу, когда ты плачешь. Что случилось?

Ее глаза вспыхнули гневом.

— Ты хочешь сказать, мне уже и плакать нельзя?

Ронин отвел взгляд.

— Да что с тобой такое? — Глаза ее снова наполнились слезами. — Тебе неприятно, когда я даю волю чувствам? А ты этого сделать не можешь... поэтому ты такой, да? Потому что ты не можешь, а я могу. Что тут непонятного?! Почему ты всегда такой сдержанный? Я не понимаю... Ты что, никогда ничего не чувствуешь? Даже когда мы в постели? Это что — просто биологическая потребность?