Наталья Игнатова: Дева и Змей

Курт, конечно, знал о том, что наследство, отыскавшее их с матерью, было немаленьким. Знал хотя бы потому, что сам ходил по чиновникам, оформляя все необходимые бумаги. Варвара Степановна Гюнхельд значилась по завещанию всего лишь опекуном и распоряжаться состоянием не могла. Тем более что к тому времени, как семья Гюнхельдов узнала о наследстве, Курт был уже вполне совершеннолетним как по советским, так и по германским законам.

Ни ему, ни матери деньги были, вроде бы, как и не нужны. Курт сразу решил передать нежданное богатство в какой-нибудь фонд помощи голодающим детям, ну, разве что, купить матери дачу, о которой та давно мечтала, да, может быть, себе “Волгу”, вместо старенькой “Победы”. Однако Варвара Степановна проявила неожиданную настойчивость и сказала, что после ее смерти — хоть в Фонд Мира, а пока в хозяйстве не будут лишними ни советские рубли, ни немецкие марки.

— Буржуями станем, — пошутил Курт, без особого интереса прочитав сумму, в которую оценивалось их нынешнее состояние.

— Надо хоть посмотреть, как там и что, — решила Варвара Степановна, — я эти края только в войну и видела. Красиво там было, несмотря на бомбежки.

Сказано — сделано. Мать всегда была легка на подъем, легче даже, чем сам Курт. Вечером она решила ехать, а ночью он уже вез ее в аэропорт. Тогда, конечно, не подозревая о том, что целый год пройдет прежде, чем они снова встретятся.

И вот, поглядите, чем обернулась шутка о буржуях. Трехэтажным домом, не домом даже — целым дворцом с садом, внутренним двором, каминами и паркетом. Мать писала о том, что дом их самый большой в городе, но уж чтобы настолько!

— Они здесь не любят роскоши, — рассказывала Варвара Степановна, пока сын, ошеломленно вертя головой, обходил просторные комнаты и залы, — зато рукоделия в большой чести. Посмотри только, какая резьба на стенах! Панели из настоящего дуба, говорят, раньше его добывали в лесах за холмом. А каминные решетки? И ограда в саду, ты обратил внимание? Такие кружева и в музее выставить не стыдно, а они для себя делают. Чужих здесь почти и не бывает…

Курт все никак не верил, что его дорогая мама — директор школы, коммунист — хорошо чувствует себя в этом великолепии. И прислуга еще: садовник, привратник, три горничных, кухарка, ключница…

Завтракать он отказался — решил дождаться Элис. Она должна была появиться с минуты на минуту — не так далеко от центра города до окраин, а на Змеиный холм все равно не подняться. Очень густо зарос он чертополохом, ежевичником и шиповником. Сорный лес. Ценного дерева там нет, зато процветает разная колючая дрянь. Специально захочешь, и то так от людей не отгородишься. Хотя слазать в развалины было бы интересно. Взять топорик, одежду поплотнее. Может, брезентовая куртка-целинка выдержит здешние колючки?

— Не торопится она, — заметила мать, прекрасно понимающая взгляды, которые Курт бросал в окна, — по опушке, наверное, бродит, ежевику щиплет. Здесь ягоды ранние. А Элис твоя, сразу видно — дитя большого города, ей дикие ягоды и видеть-то раньше не приходилось.

— Во-первых, не моя, — с достоинством уточнил Курт, — во-вторых, ты-то, сама коренная москвичка, много о ягодах знаешь?

— Я полтора года служила на Украине, — напомнила Варвара Степановна.

— Ага, — осклабился Курт, — в Харькове. А там яго-од…

В конце концов, решили не ждать. Сели за стол. Курт с некоторой опаской поглядывал на прислуживающую за завтраком пожилую даму. Горничную? Кухарку? Экономку? Да пес их разберет! Честно говоря, не на такую атмосферу рассчитывал он. Думалось, несмотря на все письма, о маленькой столовой, о клетчатой красно-белой скатерти, как дома, в Москве. И мать сама наполняет его тарелку…

Но тут зазвенел колокольчик — где-то далеко, в холле. А вскоре появилась еще одна горничная, — на сей раз уж точно горничная, — и доложила, сложив руки на белом фартучке:

— Госпожа Гюнхельд, господин Гюнхельд, к вам госпожа Ластхоп.

С появлением гости Курт почувствовал себя свободнее, тем более, что сама Элис не смутилась официальной обстановкой и прислугой в фартуках. Когда она вошла, он встал, отодвинул для девушки стул перед третьим прибором.

— А я, представляете, зря грозилась насчет завтрака, — Элис обращалась вроде бы к нему, но смотрела на Варвару Степановну, — извините, что доставила хлопоты.

— В вашем возрасте, милая, сколько бы ни съел, всегда можно еще чуть-чуть. Я не буду заставлять, но надеюсь, хотя бы блинов вы попробуете? Курт, вот твои любимые, с мясом. Элис, возьмите вот эти — маленькие, налистники. Таких вы в своей Америке не найдете.