Марина Дяченко - Ведьмин век

Он протянул левую, свободную руку.

…Старый зоосад, лисенок, решетка, несколько вечных сантиметров, отделяющих детскую ладонь от свалявшейся рыжей шерсти…

Это другое. Совсем другое, нет…

Он протянул руку между прутьев собственной силовой решетки, протянул к ладони, омертвевшей в тисках колодки, к безвольной, тонкой, белой руке…

Рука потянулась к нему навстречу, потянулась изо всех сил, не жалея кожи на заключенном в колодку запястье.

Прикосновение.

Вода и белые гуси. Нагая девушка на зеленом берегу; солнце и рыжие волосы. Удар невидимого тока, обморочное расслабление, тепло и дрожь.

Все объятия мира. Поцелуи и страстные ночи, весь этот ворох, ворох смятых простыней…

Все это ничего не стоит.

Два факела, дрожащие в черных зрачках.

— Клав…

— Я здесь.

— Клав… я…

И тогда он увидел, как внезапно меняется ее лицо. И неожиданной силой наливается ослабевшая рука.

— Я не хотела!.. Я тебя…

Кинжал, вывалившийся из его руки, все еще падал, все еще висел в воздухе в сантиметре от каменного пола — а он успел поймать ее закатывающиеся глаза и измерить «колодец».

Не колодец.

Там вообще больше нет колодца. Черная дыра. Прокол в пространстве.

Он потерял сознание мгновенно. И в этом, по-видимому, заключалось некое изощренное счастье: он так и не успел понять, что Ивга завершила, наконец, свой долгий путь по спине ухмыляющейся желтой змеи.

…Праздник.

Всепоглощающий праздник; иголки-огни, стекающиеся ей навстречу, тысяча ее глаз, ночь с глазами, небо с глазами, ее свобода, напряженная и хищная, будто тетива.

Поступь. Шаги, от которых вздрагивает земля; красное, темно-красное, огненно-кровавое, шаги, шаги, они идут сюда, и они все — ее…

Прорыв белой ткани. Нежность; детские руки, тянущиеся к ней сквозь черные лохмотья ночи. Нежность, но без боли, потому что они ее навек, вздрагивает земля, медленный танец, тяжелый танец на барабане, в который превратилось небо, величественный марш, они все идут сюда, летят и ползут, они соберутся вместе и наконец-то обретут цель, они станут ею, вот ближе, ближе…

Они все — она .

…Ивга очнулась посреди большой и темной дороги, вероятно, шоссе, ей не нужен свет, ее волосы огненным шаром стоят вокруг ее головы, она абсолютно свободна, одна посреди мира, вбирающая мир в себя, замещающая мир собой. Ночь, неожиданно теплая, неподвижная в зените и подрагивающая у горизонта, шелестящая сотнями крыльев, полет, падение, полет…

Ивга засмеялась.

Ее дети спешили на ее зов. Разрывая цепи и сметая запрещающие знаки, пробивая бетонные плиты, ее дети даже после смерти поспешат на зов…

Она потерла запястья, на которых остались кровоточащие браслеты — печать колодок. Где-то там, в обрывках воспоминаний, остались протыкающий небо Дворец, оковы, лишающие воли, и человек в тяжелой инквизиторской броне…

Клавдий.

Это имя на мгновение разорвало гармонию, и ночь потеряла очертания, и в ее волосах, стоящих дыбом, сухо треснул синий электрический разряд.

Клавдий…

Мир вокруг нее гремел, как оркестр. Мир пел и источал запахи. Она не изменилась, но мир…

Она засмеялась снова. Ритм величественного шествия, пронизывающий ночь и пронизывающий Ивгу — всепобеждающий ритм воцарился снова.

Она опустилась на дорогу. Легла, прижимаясь ухом к земле.

И услышала их шаги.

Ее дети идут. Осталось недолго.

Собственно, телефон и должен звонить. Правда, сеть не работает вот уже много дней — и все же никакой мистики нет в звенящем телефоне, ведь шнур его не выдернут из розетки, у него вообще нет шнура, только забавная антенна с шариком на конце…

Ничего удивительного. Особенно в сравнении с непонятным фактом, что Клавдий Старж до сих пор жив. Жив, жив и дееспособен — после встречи лицом к лицу с…

Подвалы Дворца перестали существовать. Подвалы завалены — вот почему так странно накренился пол в его кабинете; из подвалов сбежали все находившиеся там ведьмы, земля вздыбилась, Великий Инквизитор выбрался в последнее мгновение — а ведь существо, находившееся с ним рядом, легко могло раздавить его, размазать, будто мокрицу…

Он перевел дыхание и сильно потер переносицу.

Телефон звонил.

Клавдий обвел глазами стены кабинета, расписанные защитными и поддерживающими знаками. Покосился на дверь приемной, за которой дремал инквизитор Глюр, по-прежнему верный виженскому Дворцу. Отошел от окна, за которым черными колоннами стояли поднимающиеся к небу дымы; подобрал со стола трубку. Поднес к уху.