Роджер Желязны - Знак единорога

Так или иначе, я был достаточно юрок, чтобы увернуться от свинга последнего коллеги. Завершая этот товарищеский вечер, я поскользнулся на крови и поехал, соскальзывая, к лобовой части скалы. Если бы я так мило съехал вниз, скала проутюжила бы меня, оставив очень плоского Рэндома, этакий экзотический коврик, чтобы приводить в недоумение и наслаждение будущих пешеходов.

Я скреб ногтями скалу, чтобы удержаться, а парень сделал пару быстрых шагов, поднимая клинок, предрекая мне повторить подвиг его приятеля.

Я схватил его за лодыжку, и это лихо притормозило меня — но было все проклято, когда кто-то именно этот момент выбрал для попытки достать меня через Козырь.

— Я занят! — заорал я. — Позвоните попозже!

Мое собственное продвижение приостановилось, как только парень опрокинулся и загремел вниз, прощально пролетев мимо.

Я попытался дотянуться до него раньше, чем его раскатает в коврик, но был недостаточно быстр. Хотел спасти его, чтобы расспросить. Все-таки мне удалось перебить все яйца. Я залез обратно на вершину — в центр, чтобы осмотреться и помечтать.

Оставшиеся в живых по-прежнему преследовали меня, но у меня была внушительная фора для лидерства. Я решил пока не беспокоиться о посадке второго десанта на борт. И так славно. Я снова направлялся к горам. Солнце, которое я наколдовал, начало припекать. Я истекал потом и кровью. Меня беспокоили раны. Мне хотелось пить. Скоро, скоро, решил я, время идти дождю. Сначала позаботимся об этом, о прочем — потом.

Итак, я начал подготовительные мероприятия по администрированию задуманного мероприятия: облака собирающиеся, громоздящиеся, темнеющие…

Я дрейфовал куда-то по грани грозы, и мной владела невнятная греза о ком-то, пытающемся вновь дотянуться до меня, но не дотягивающемся. Сладостная тьма.

Я очнулся к дождю, внезапно и тяжело. Я не мог сказать, была ли тьма небесная от грозы, от вечернего сумрака или от того и другого. Но похолодало, и я расстелил плащ и просто разлегся на нем, распахнув рот. Периодически я выжимал влагу из плаща. Жажда со временем утолилась, и я снова начал чувствовать себя чистым. Скала стала настолько гладко парадной, что я боялся ступить по ней. Горы были куда ближе, вершины их были разрисованы частыми молниями. В противном направлении было слишком темно, чтобы я мог сказать, при мне ли мои преследователи. В добрый путь им вершить свой марш, поспевая за мной, но и тупая самонадеянность — вряд ли лучшая политика, когда путешествуешь по странным теням. Я чуть-чуть разозлился на себя за то, что уснул, но, раз уж никакого вреда не случилось, я запахнул на себе промокший насквозь плащ и решил сегодня себя простить. Я похлопал по карманам в поисках сигарет и обнаружил, что почти половина их осталась в живых. После восьмой попытки я сплутовал с тенями достаточно удачно, чтобы добыть огня. Затем я просто сидел, покуривая и раскисая под дождем. Это было славное ощущение, и я не дергался менять что-нибудь еще, кроме времени.

Когда гроза наконец выдохлась и небо просветлело, была ночь, полная странных созвездий. Прекрасная, какими могут в пути быть ночи в пустыне. Много позже я выявил легкий подъем, и моя скала начала постепенно замедлять ход. Что-то происходило вне каких бы то ни было физических законов, контролирующих ситуацию. Я имею в виду, что сам склон не был столь заметен, чтобы его воздействие на скорость стало так радикально. Я не хотел толкать Тень в направлении, которое, вероятно, увело бы меня с пути. Я хотел вернуться на более знакомую землю, и по возможности быстрее — отыскав путь к краям, где, я как печенкой чуял, у физических условий был максимальный шанс сохраниться старыми и добрыми.

Так что я позволил скале со скрипом тормознуться, слез, когда она встала, и, ковыляя, продолжил идти вверх по склону. Пока шел, я играл в Теневую игру, которую мы выучили еще детьми. Устраняешь некую помеху — тощее дерево, кучу камней — и имеешь иное небо от горизонта до горизонта. Постепенно я восстановил знакомые созвездия. Я знал, что спускаюсь с другой горы, отличной от той, на которую взобрался. Раны тупо пульсировали, но лодыжка перестала беспокоить меня, разве что осталась недостаточно гибкой. Я отдохнул. Я знал, что смогу идти долго. Все снова казалось нормальным.

Это было долгое ковыляние вверх по все более крутому пути. Но в конце концов я набрел на тропу, и это облегчило задачу. Я упорно тащился вверх под теперь уже знакомыми небесами, определив себе не сбавлять темпа и преодолеть горы к утру. Пока я шел, мои одежды трансформировались в соответствии с тенью — штаны и куртка из грубой хэбэшки, ну а мокрый плащ стал сухим серапе. [7] Серапе — общепринятая в Латинской Америке одежда в виде прямоугольной накидки из шерсти с отверстием для головы, часто ярко раскрашенное и полосатое. Рядом я услышал сову, а далеко снизу и сзади донеслось то, что вполне могло быть койотовым «йип-йип-уау». Эти признаки знакомых мест заставили меня ощутить некую безопасность, изгнать мелкие капли отчаянья, оставшиеся от бегства.