Робин Хобб - Кошачья добыча

— А что насчёт неё? — гонимый ветром голос Моррани долетел сквозь свистящие порывы шквала. Всё ещё улыбаясь, та тыкала пальцем в сторону так и стоящей на одном месте Розмари.

— О, да полный порядок. Ей по плечу справиться с любым дождём. Увидимся позже, Рози!

И что, что ей тогда оставалось делать? Ей, промозглой от ветра и замёрзшей до костей от холода и сырости; ей, с руками, обременёнными картофелем и рыбой, — и животом, с нерождённым ещё дитя, — и сердцем, раздавленным под непосильной ношей, что он так невзначай свалил на неё. Ей-то самой он и не вздумал предлагать закутаться в плащ, когда небеса неожиданно грянули бурей. Нет. Он предпочёл преберечь тот для спасения незнакомки. Для милашки в роскошном платье, с осиной талией и россыпью колец на пальцах. А она, Розмари? Что там, подумаешь, какая-то девка, брюхатая его ублюдком. Она беспомощно следила взглядом, как крошечные фигурки удаляются прочь, всё дальше и дальше, и никак не могла придумать, что же ей делать. Но ветер задул с новой силой, словно подпихивая под бок в сторону дома, и она ушла тоже.

А после, кое-как добравшись до коттеджа, на еле держащих ногах, вымокнув до кости, сготовила ужин в их жалкой лачуге и села ждать его. И ждала. Ждала Пелла всю ночь напролёт, и утро, и день, и следующую ночь, и ещё долгие дни, обернувшиеся неделями, а затем и месяцами. Ждала, рыдая и надеясь, не переставая ждать, даже когда малыш уже явился на свет; ждала, что Пелл опомнится, придёт в чувство и вернётся домой, к своей новообретённой семье; ждала, что родичи разлучницы узреют наконец, сколь никчёмного парня пригрели у себя и отвадят его, выгнав взашей; ждала, даже когда у дверей появился дед Пелла, сгорая от стыда, поглядеть на новорождённого правнука.

К тому времени досужие слухи облетели уже всех, кого можно. Тем днём Пелл следовал за Меддали прям до самого бота, что должен был взять девушку на борт и отшвартовать обратно, через залив, к огромному дому отца в Доритауне. Сельские сплетницы старались что есть сил, чтобы так или иначе просветить Розмари во все детали истории. Пелл пришёлся по душе Моррани-старшему. Впрочем, Пелл всегда и у всех пользовался благосклонностью, красавчик Пелл, с его широченной улыбкой, весёлым нравом и умением легко втираться в души. Отец Моррани дал ему работу в одном из своих пакгаузов. Какое-то время, впрочем, весьма короткое, она пыталась было заставить себя поверить, что Пелл пошёл на это ради них обоих. Кривила душой, делая вид, что тот просто воспользовался плывущим в руки шансом нажиться как следует. Ради них. Что вскоре он вернётся домой как ни в чём ни бывало, исправившись и раскаявшись, с карманами, набитыми доверху монетами. Ради них обоих. Всё ради них. Может даже, он позаботится о Розмари с Гилльямом и перевезёт их всех в уютный маленький домик где-нибудь в Доритауне. Или, нет, просто однажды ночью, широко распахнув дверь, шагнёт через порог, с грузом игрушек и тёплой одёжки для своего сына. Вот и пускай тогда селяне заткнут-таки рты, враз подавившись насмешками! Пускай как есть убедятся, что Пелл любит её и любил все время, не забывая ни на минуту.

Но Пелл так и не шёл. Дни всё тянулись и тянулись унылой чередой; Розмари что есть духу боролась за их существование, выбиваясь день ото дня из сил, а её малыш рос и рос, прибавляя час от часу. Глупые, нелепые мечтания оборотились горечью и ожесточением. Она то плакала, то оплакивала себя и свои дурацкие надежды, то проклинала злой рок, нависший над ней. Она возненавидела Пелла всем сердцем и жаждала отмщения. Она то винила Пелла, следом за ним — Меддали, потом корила себя, затем опять же — Меддали, и наконец, вновь обращалась к Пеллу, и так по бесконечному, бессмысленному кругу снова и снова. Права была Хилия, сказав резко и начистоту: она, казалось, слегка повредилась рассудком. Но её было уже не образумить. Немыслимо было взывать к разуму и остановиться, прекратить нескончаемый поток ненависти и вины. А потом, о прошлом году или около того, она вдруг перестала вообще что-либо чувствовать к Пеллу, за вычетом робкой надежды, что тот никогда уже не вернётся обратно и не нарушит тот мир и порядок, что Розмари наконец нашла силы обрести, сама с собой.

— Увидимся после, — так сказал он много лет назад. Она едва сдержала в себе порыв, поинтересоваться теперь, о каком таком «позже» он говорил. Она разглядывала его, с ног до головы, покуда тот прошагал до самой двери. Всё та же, как и прежде, холёная, блестящая грива волос, новые, с иголочки, сапоги, и пальто, пошитое, должно быть, с особым расчётом, чтобы широкие плечи гляделись как можно лучше. Неужто Меддали сама выбирала одежду ему под стать? Она неловко склонила голову, мельком бросив взгляд на собственную, латаную-перелатаную юбку, с подолом, испачканным в грязи, когда приходилось на коленках лазить по грядкам, проверяя сеянцы. А в пару к ней — изношенные донельзя ботинки с запихнутой внутрь сухой травой заместо чулок. Розмари вновь провела шероховатыми, загрубелыми от тяжёлой работы ладонями по бокам и подолу юбки, чувствуя себя грязной, неопрятной — и обозлённой вдобавок. Она тоже когда-то была хорошенькой, пускай и бедной. Теперь же оставалась просто грязной нищенкой в одежде из заплат и с подрастающим ребёнком на коленках.