Танит Ли: Зиндер

Небо за темным лесом сделалось пурпурно-багровым.

— Зиндер, — дрожащим голосом позвала мать, — это ты?

— Да, мама, — отозвался Квакер — или, точнее, Зиндер, поскольку именно таким было его имя.

Издаваемые Зиндером звуки можно было принять за кваканье, но женщина в хижине, судя по всему, привыкла к ним и понимала сына.

Потому она стала его ругать.

— Чтоб на тебя небо упало, скотина паршивая! Зачем ты здесь? Я день за днем надеюсь, что ты потеряешься, или шею себе свернешь, или медведь тебя сожрет, что ты никогда больше не вернешься! А ты каждый раз припираешься! Я жду самого Великого Охотника. Если он застанет тебя здесь, он уйдет — он тебя видеть не может, как и я! Подумать только, как бы я жила, если бы не ты!

Великий Охотник был одним из самых важных людей в деревне, о чем можно догадаться, исходя из его прозвища. Как-то слабо верилось, что он заглянет в эту лачугу, но всякое бывает.

Квакер вошел внутрь и, пошатываясь, пробрался в свое укрытие за печкой.

Там были свалены чурбаки, и висела старая волчья шкура. В это время суток в его углу было непроглядно темно, поскольку туда не попадали ни блики огня из печи, ни солнечные лучи, что могли бы пробраться через дверной проем или окно. С того момента, как Квакер — Зиндер — оказывался в «пещере», образованной волчьей шкурой и чурбаками, и до тех пор, пока он вел себя тихо, никто и не догадался бы, что там кто-то есть.

Еды у Квакера не было. Мать, как обычно, забыла оставить для него на полу, у грязной, кишащей блохами рогожи, служившей ему постелью, корку хлеба или кусок сыра.

Большой желтый огарок освещал центральную часть лачуги. Но в укрытие Зиндера этот свет не попадал. А самому ему нечего было зажечь. В его «пещере» было абсолютно пусто. Зиндер не имел никакого имущества, если не считать рогожи.

Он тихо уселся на землю.

Снаружи, во внешнем мире лачуги — в деревне, на земле, — окончательно угасла вечерняя заря. Все сделалось синим, потом фиолетовым, затем серым и наконец черным. Через щелку между чурбаками Зиндер видел мерцание серебряных звезд в небе.

Сегодня ночью мать не зажгла свечу, даже в честь ожидаемого ею Великого Охотника. Она пила и вздыхала, вздыхала и пила, и тянула свои сердитые унылые песни. В конце концов она уснула, но и храп ее звучал сердито и уныло. Тогда Зиндер улегся на циновку.

И рассмеялся.

Вся деревня, не считая мужчин в таверне и странного незасыпающего младенца, уснула вскоре после восхода луны.

Именно в это время Зиндер обычно просыпался.

Каждый вечер он с нетерпением ждал этого момента; днем ему было достаточно интересно, когда он бродил по окрестностям и смотрел, что нужно сделать. Нападения и издевательские шутки односельчан, не говоря уже о ругательствах, его не волновали. И даже брань матери не причиняла ему вреда и скатывалась с него, как с гуся вода. Навредить Зиндеру было невозможно.

Ночь для него была самым любимым временем.

Сначала Зиндер очень осторожно, с ловкостью, отработанной долгой практикой — поскольку делалось это им осознанно, начиная с четырех лет, — извлек себя из своего внешнего тела. Если бы кто-то это видел — но никто не видел, да и не должен был, — то решил бы, что из груди Зиндера выходит его душа или призрак.

Один Зиндер встал, другой остался лежать с закрытыми глазами и губами, растянутыми в улыбке. Бодрствующий Зиндер был шестнадцатилетним юношей, высоким, стройным и сильным, с энергичным лицом и серьезными синими глазами. Его волосы, черные, как ночь, водопадом струились до самого пояса. На нем было прекрасное, как и он сам, одеяние цвета сумерек, луны и ночи.

Выйдя из своей внешней оболочки, Зиндер наклонился и дружески прикоснулся к ней, убрав редкие волосы со лба. Синяк, оставленный комом земли, тут же исчез. (Он в любом случае быстро прошел бы, просто Зиндер ускорил заживление.) Потом Зиндер вошел в комнату, где в кресле, открыв рот, храпела его мать.

Он провел пальцами по ее лицу, старательно убирая часть напряжения и злобы, словно стирал их тряпкой. Мать вздохнула во сне, перестала храпеть и задышала легче. Потом он постучал костяшками пальцев по пустому горшку с живой водой. Горшок тут же наполнился чистой водой — волшебной. Хотя она имела вкус спиртного и давала веселье, она не причиняла никакого вреда тому, кто ее пил. После этого Зиндер отворил буфет и стал смотреть на пустые полки до тех пор, пока там не появились маленькая буханка, ломоть сыра и кусок мяса. Он закрыл дверцы.