Н. К. Джемисин - Сто Тысяч Королевств

Времени более чем достаточно, решила я.

— Тебе туда нельзя! — тараторил Сиэй, бегая вокруг меня, пока я шагала по коридору. — Йейнэ, Наха — он сейчас выздоравливает! Прямо как я! Он не сможет поправиться, если на него будут смотреть смертные — это придает ему облик и…

— Значит, я не буду на него смотреть.

— Все не так-то просто! Вот такой, слабый, он опаснее всего! Он с трудом себя контролирует! Ты не должна…

Его голосок вдруг сломался и стал ниже на октаву — так бывает у подростков. Он тихонько выругался и остановился. Я пошла дальше и совсем не удивилась, когда за моей спиной он топнул ножкой и крикнул:

— Ты — гадкая, упрямая, противная смертная! Самая противная из всех, кого я видел! Ты гадкая, Йейнэ!

— Благодарю за комплимент, — бесстрастно отозвалась я.

Впереди замаячил поворот. Не дойдя до него, я остановилась.

— Иди и посиди у меня в комнате, — сказала я. — Приду обратно — почитаю тебе сказку.

Он прорычал что-то в ответ на своем языке. Божественный я не разумела, но прорычанное в переводе не нуждалось. Правда, стены на меня не обрушились и в жабу я не превратилась — значит, наш мальчик не слишком на меня рассердился.

Чжаккарн сказала, где сейчас Нахадот. Она долго смотрела, изучая мое лицо, — как делала это с начала времен, взвешивая решимость в глазах воинов. Потом сказала. Наверное, это следовало считать комплиментом. Или предостережением. Решимость может обернуться одержимостью. Но мне все равно.

На самом нижнем жилом уровне, в самой его середине, у Нахадота имелись свои комнаты. Здесь царила вечная тень — сверху громоздилось все здание, окна по понятным причинам отсутствовали. Жилища всех Энефадэ располагались на этом уровне — туда они приходили, если возникала неприятная необходимость поспать, поесть и что-то еще сделать со своим полусмертным телом. Чжаккарн не удостоила меня объяснений, почему они выбрали для жизни столь неприятное место, но мне показалось, что я и так все поняла. Здесь, внизу, прямо над ублиеттой, они были ближе к Камню Энефы, чем к узурпированному Итемпасом небу. Возможно, ощущение ее присутствия их утешало. Ведь они столько вытерпели ради нее.

Я вышла из лифтовой ниши и окунулась в полную тишину. Смертные сюда не забредали и здесь не жили — и я их за это не винила. Кому захочется иметь в соседях Ночного хозяина? Не удивляло и то, что вокруг царил мрак, несвойственный остальным помещениям Неба, а все потому, что стены почти не светились. Присутствие Нахадота ощущалось явственно — кругом темно и тихо, будто все притаились, чтобы не мешать Ночному хозяину думать.

Но я свернула в последний коридор и чуть не ослепла от нежданного сияния. Оно полыхнуло прямо передо мной, и я успела разглядеть женщину — бронзовокожую, с длинными серебряными волосами, высокую, как Чжаккарн. Она стояла на коленях, словно пришла помолиться. Сияние исходило от ее крыльев — их покрывали блестящие, как зеркало на свету, перья из драгоценных металлов. Я ее уже видела, эту женщину, во сне… я проморгалась и утерла выбитые вспышкой слезы и посмотрела снова. Свет исчез, крылья тоже. Передо мной, сопя и злобно глядя на меня, поднималась на ноги обычная Курруэ — крепко сбитая, ничем не примечательная старуха.

— Извините, — пробормотала я.

Похоже, я помешала медитациям, или чем там еще занимаются в свободное время боги.

— Мне нужно поговорить с Нахадотом.

В коридоре имелась лишь одна дверь, и Курруэ ее загораживала. Она сложила руки на груди:

— Нет.

— Леди Курруэ, я все понимаю, но у меня осталось так мало времени, и мне нужны ответы…

— Слово «нет» на твоем языке значит что-то другое? Потому что по-сенмитски, я смотрю, ты не понимаешь!

Спор мог завести нас весьма далеко, но дверь в комнату вдруг приоткрылась. В щелку я ничего не видела. Там стояла тьма.

— Пусть говорит, — донесся глубокий низкий голос Нахадота.

Курруэ ненавидяще скривилась:

— Наха, нет.

Я вздрогнула — ничего себе! Она ему противоречит! Такого я еще не видела!

— Это ты виновата, что он сейчас в таком состоянии!

Я покраснела, но ничего не ответила. А что отвечать? Курруэ права. Однако в комнате молчали. Курруэ сжимала и разжимала кулаки и всматривалась в темноту с очень нехорошей гримасой на лице.

— Если надо, я могу завязать глаза, — предложила я.

Что-то в воздухе такое загустело, какая-то застарелая ненависть, похоже. Курруэ ненавидит меня не за этот дурацкий разговор. Она… ах да, конечно. Курруэ ненавидит смертных вообще, весь род людской. Ведь она видит в нас виновников своего плена и рабства. А еще она думает, что Нахадот из-за меня повел себя безрассудно. Возможно, кстати, она и в этом права — не зря же она богиня мудрости. Поэтому я не обиделась, когда Курруэ уставилась на меня с ледяным презрением во взгляде.