Сергей Девкин - Дзи. Чужая судьба.

Старосты задумчиво пили чай, не прерывая речи купца, а вот Дэн был не столь сдержан.

— Ты не забыл о манеритах и сохэй, друг мой? Их мало, но они ценны не количеством.

— Они все на севере, там же где и большинство этих тупых крестьянских ублюдков. Хань сам увел всех их из города, ослабляя свои позиции. А те несколько травников и монастырских мечников, которые охраняют госпиталь и карантинный дом, не станут серьезной проблемой, особенно, если все пройдет быстро и по плану.

— Насчет тайпэна и Ногая я спокоен, — вынужден был согласиться Дэн. — А вот дзито и, в особенности, его супруга вызывают у меня куда более серьезные опасения. Если хоть песчинка слухов просочиться в их поместье, то мы все окажемся под нависшим мечом. При осадном положении суд градоначальника будет коротким и жестоким, а подать апелляцию или написать жалобу ко двору уже никто из нас просто не сможет.

— Да, эта хитрая стерва давно сосет из нас соки, дергая за веревочки марионетку Тонга, — в глазах Мун Гженя промелькнуло нечто большее, чем неприязнь или ненависть. — Но сохранность наших жизней в наших же руках.

— Не думаю, что кто–то сумеет спасти себя, если вдруг решится выдать остальных, — хмыкнул Онг. — На благородство Ханя еще можно было бы рассчитывать, но от четы О–шэй такого ожидать, явно не стоит.

— Значит, просто начинаем выполнять каждый свою работу, — Мун допил чай, бросил в рот засахаренную дольку мандарина и налил себе новую порцию ароматного напитка. — К тому моменту, когда с Сычуянем будет вновь налажено нормальное сообщение, город должен уже быть в наших руках. Разберем задачу каждого подробнее…

В утренних сумерках казалось, что обширное болото шевелится и будто живое существо вползает на пологий склон каменистого холма, пробираясь между островков колючего кустарника и редких степных деревьев. Войско карабакуру двигалось почти в полной тишине, столь несвойственной человеческим армиям. Здесь все были одним целым, и в тоже время каждый оставался самими собой. Секрет этого мастерства длинноногие не смогли бы перенять, даже если бы вдруг поняли его потаенную суть.

Монке прожил на свете без малого пять десятков зим и повидал многое, ныне уже недоступное, но никогда прежде ему не доводилось испытывать те чувства, что поселили в его сердце слова старого Шархэ в тот великий день в канун праздника Поклонения Тверди. Речи известнейшего воина и вождя, ставшего знаменитым среди истинных властителей этих земель, когда сам Монке еще был ребенком, будоражили и звали за собой. И Монке не смог не поддаться.

Все, что происходило потом, напоминало ему какой–то сладкий дурманящий сон, несбывшуюся мечту и яркий мираж после долгого пустынного перехода. Но все это было правдой, и карабакуру стремительно и безудержно возвращали себя утраченное и отнятое за столетия притеснений, и ничто уже не могло их остановить, а Монке шел впереди одного из этих непобедимых отрядов, овеянный восхищением подчиненных и доверием самого Шархэ.

Когда из ставки пришел приказ о том, что Монке должен будет возглавить все отряды, действующие в районе Ланьчжоу, пожилого командира, пережившего трех своих сыновей, охватили гордость и ничем незамутненная радость, которая, казалось, давно осталась в ушедшем детстве и уже никогда не вернется вновь. Одарив правами власти самых достойных и разделив людскую провинцию Тай–Вэй на участки, Монке организовал собственную ставку и, наблюдая за успехами своих воинов, действовавших малыми группами, готовился к последнему решительному штурму. После падения Ланьчжоу следовало позаботиться только о монастыре длинноногих, в чем командир карабакуру не видел большой трудности. Он даже специально не стал нападать на Лаозин в первую очередь, чтобы враг не знал о реальных силах и возможностях всех тех многочисленных отрядов, что по воле Шархэ подчинялись каждому его слову.

И все задуманное шло прекрасно, пока однажды имперские солдаты не атаковали ставку предводителя карабакуру, совершив то, чего от них уже никто не ожидал. Люди нанесли удар в самое сердце заботливо созданной сети, державшей земли Тай–Вэй под колпаком, и вероятно они даже не догадывались, как многое сумели выиграть в том коротком ночном бою.

Сегодня Монке знал имя своего врага, но оценить его силу и достоинства сумел еще тогда. Стремительность, ярость, мастерство, бесстрашие. Монке ненавидел человеческого полководца, заставившего его бежать из собственной ставки и искать спасение в темноте холмов. Но когда у стен каменной мельницы взвились в ночное небо багровые языки пламени, Монке больше не смог поддерживать в себе эту ненависть. Такой враг, как тайпэн Хань заслуживал уважения, и, потерянное было, счастье вновь вернулось к командиру карабакуру. Монке был рад сойтись в схватке с таким достойным противником, ведь победить его или проиграть ему было бы честью в обоих случаях.