Сергей Девкин: Дзи. Чужая судьба.

Последняя надежда покинула Тао Шеня, когда рядом на землю повалился хрипящий конь дзи Лунга. Нога старого воина оказалась придавлена телом лошади и, прежде чем он успел освободиться, «латник» — карабакуру, выскочивший из зарослей, вонзил свой короткий меч точно в человеческое горло, прикрытое лишь полосой дубленой кожи.

Шень одним могучим ударом развалил вражеского воина от плеча до пояса, но это не принесло ему радости и не заглушило внезапную боль потери. Выбора не было, и тайпэн скомандовал отступление. Двое уцелевших сигнальщиков взметнули вверх бамбуковые жерди с закрепленными полотнищами белого цвета.

Остатки императорских всадников сумели вырваться из ловушки и двинулись берегом против течения Мианхэ, опрокинув и разметав несколько групп карликов, пытавшихся преградить им дорогу. Они продолжили бегство в сторону ближайшего брода, не помышляя о том, чтобы перебираться вплавь или возвращаться к оставленному обозу. В его судьбе, и судьбе оставленных там солдат, тайпэн уже не сомневался.

Всего у Тао Шеня осталось теперь лишь половина воинов, большая часть из которых была ранена, и яд карабакуру уже растекался по их жилам, бурля в крови. От манеритов и солдат–прислуги уцелела едва лишь сотня. Гнев, страх и стыд душили молодого полководца. Он потерял значительную часть своего войска, так и не приблизившись ни на шаг к выполнению порученной ему задачи. Не важно, сколько было убито врагов. Это было поражение, и не только из–за хитрости врага, но и из–за собственных ошибок командира. Воля Императора не была исполнена, хаос и террор в западных провинциях лишь усилятся, и жить дальше с пониманием всего этого истинный тайпэн Империи уже не имел права.

Когда–то люди построили в этих краях много храмов в честь своих предков. Потом их потомки забыли об этих местах или просто ушли, оставляя святыни на растерзание ветру, дождю и времени. Среди холмов степных равнин наткнуться на древнее заброшенное строение можно было почти где угодно.

От этого храма в небольшой тенистой низине неподалеку от русла Мианхэ остались лишь глиняные черепки, разбросанные вдоль южного склона, серые плиты фундамента да массивные блоки, некогда служившие основанием стен, а теперь заросшие зеленым мхом и высокой травой.

Старый карабакуру в доспехах манеритского нойона, переделанных под невысокую фигуру, тяжело спустился по каменистой насыпи к развалинам, придерживая рукой изогнутый меч, который сошел бы для человека лишь в качестве длинного кинжала. Отдышавшись, старец зашагал к ожидающей его фигуре.

Годы изукрасили лицо карабакуру сетью морщин и шрамов, и среди них не было тех самых «лучиков», что гнездятся в уголках глаз и губ от множества улыбок. Под железным шлемом уже почти не осталось седых иссушенных волос, а усы и борода давно походили на паутину. Но в глазах этого воина, по–юношески светлых и живых, не было печали прожитых лет. В них пылали лишь решимость и краткая сиюминутная радость.

— Все прошло превосходно! — хриплый каркающий голос звучал почти восторженно. — Три сотни убитых с их стороны, и столько же у нас. И это против таких врагов! Да еще и весь обоз с богатым скарбом и походными шатрами.

Та, к кому были обращены слова старика, хитро улыбнулась, лишь слегка скосив взгляд в его сторону. Ее глаза был очень необычны, и всякий раз притягивали к себе внимание любого, кто пытался вести беседу с этим существом. Странный непривычный разрез, длинные темные ресницы и цвет, похожий на ожившее зеленое пламя — они манили, не обещая ничего, и уже не отпускали жертву, угодившую в иллюзорные силки.

Но были и другие причудливые странности во внешнем облике этой вполне обычной с виду человеческой девушки. Мужской дорожный костюм, идеально подогнанный по ладной фигуре, древние обоюдоострые кинжалы в кожаных ножнах, пристегнутых к бедрам, круглая соломенная шляпа, сплетенная, кажется, только вчера. Длинный локон прямых волос редчайшего огненно–рыжего оттенка слегка закрывал левую часть ее лица. Довершали картину острые светлые ногти и изящные пальцы, украшенные извивающимся рисунком из хны, перетекающим на кисти рук и исчезающим под широкими рукавами свободной куртки–уваги.

— Значит, начало положено.

Этот голос нельзя было спутать ни с чем другим. Мягкий, вкрадчивый, проникающий в сознание и обволакивающий его прохладной пеленой безмятежности. Уже в который раз за их недолгое знакомство, старый карабакуру с трудом стряхнул с себя это странное пугающее наваждение.