Андрэ Нортон: Дочь земли

Мерет вздохнула полной грудью. Ветры, властвовавшие здесь, до сих пор веяли морозцем, хотя эта ложбина была надежно укрыта между горными склонами, которые ее образовывали. Мерет поплотнее закуталась в тяжелый плащ и скрепила его на горле застежкой, прежде чем достать экспериментальный дальновизор чародея Резера. Она не переставала поражаться его способности приближать к ней то, что на самом деле находилось очень далеко.

Эх, и почему только в дни нашествия такого не было! Похоже, подумалось ей, нынешние умы не чета прежним. Науки, едва основанные и давно забытые, неуклонно обогащались с каждым новым рассветом. Словно теперь, когда необходимость постоянно быть начеку отпала, рухнула какая-то преграда и началось возрождение образования. Мерет, разумеется, не утверждала, что в Эсткарпе и ее родном Высоком Халлаке наступил золотой век. Нет, когда Врата, известные или тайные, собрали свою жатву со множества дальних миров, чтобы населить этот — Эсткарп, Арвон, Высокий Халлак, Карстен, Эскор, — зло проникло в него вместе с добром.

Давно в прошлом остались Врата, но хотя силы Тьмы больше не властвовали здесь безраздельно, они не сложили оружие до конца. У нее за спиной в почти отремонтированных стенах Лормта больше двух десятков ученых корпели над исследованиями, готовые ястребами наброситься на малейшие признаки древнего зла, грозившего вновь поднять голову. Башни, разрушенные Пляской Гор, уже почти восстановили. Но древние потайные подземелья этих освещенных веками сокровищниц знаний неожиданно вскрылись, и немногочисленные тогда исследователи-затворники начали изучать их. С тех пор сюда стеклось немало высокомудрых. Теперь усилия добрых трех четвертей обитателей Лормта были направлены на эти исследования и даже принесли некоторые плоды.

Она снова подняла дальновизор, поднесла его к правому глазу и направила на подножие склона. Там ей показалось какое-то движение, а в этом почти обезлюдевшем краю это могло предвещать появление путника — одного из тех, что пытались отыскать кого-нибудь из разбросанных войной родных, разведчика разбойников или просто бездомного бродягу.

Глядя в свое новое приспособление, Мерет различила четкую картинку. То, что привлекло ее взгляд, оказалось худющей крестьянкой, одетой в совершеннейшие лохмотья. Это была та самая пастушка, которую она накануне видела с крошечным стадом замызганных овец. Наметанный за многие годы торговли глаз женщины мигом определил, что эти тощие пятнистые создания никуда не годятся. На такую выцветшую клочковатую шерсть агенты со складов Ферндола и не взглянули бы.

Вот девчонка обогнула скалу и споткнулась о камень, как будто была не в силах стоять прямо. Мерет, опираясь на высокий посох, поднялась на ноги, заткнула дальновизор за пояс и зашагала по склону холма вниз. Она не могла ошибиться — на худом лице застыло выражение животного ужаса.

Немая от рождения, Мерет не могла окликнуть девчонку; не обладала она и древним даром мысленного прикосновения. Внезапно ее нога ступила на что-то скользкое в пробивающейся траве, и она вонзила посох в землю как раз вовремя, чтобы удержаться на ногах.

Пастушка вскинула голову и взглянула прямо на Мерет; ее черты все так же искажал ужас. Она вскрикнула и, шатаясь, побежала от скалы прочь, но не к Мерет, а в другую сторону.

Мерет подошла еще не настолько близко, чтобы преградить девчонке дорогу посохом, к тому же она опять оступилась и едва удержала равновесие. Когда она добралась до уступа скалы, беглянка уже оказалась с другой его стороны — теперь перехватить ее не было никакой надежды.

Грузно опираясь на посох, лормтийка упорно преследовала перепуганную насмерть крестьянку, несмотря на предчувствие, острым ножом кольнувшее ее в сердце, отчего она снова едва не упала. Мерет изо всех сил вцепилась в полированное древко, и в нос ей ударил такой дух, что она на миг задохнулась. То был жуткий запах смерти — смерти, от которой исходили тошнотворные миазмы древнего зла.

Крепнущий ветер вполне мог принести это зловоние с поля битвы, но даже за годы войны Мерет всего однажды сталкивалась с такой невыносимой вонью — она проникала не только в ноздри, но просачивалась прямо в душу, пробуждала бесформенный и безымянный страх. Возможно, физический недостаток — ее немота — обострял и возбуждал все другие ее чувства. Вопрос был совсем в духе Мышки, чьи появления она потом долго вспоминала. Мышка славилась своем магическим даром и талантом распознавать соотношения между разными вещами.