Ал Коперник: Одиночество

— Я бы легла спать, если вы не против, — сказала я. Лариса как раз подносила к губам стакан с настойкой. Рука дрогнула. Мужчины переглянулись. — Если вы хотите, я могу спать на верхней полке, — добавила я, и вся компания превратилась в дружную улыбку. Они засуетились; наверное, они бы даже забегали, будь купе чуть просторнее. Один из мужчин начал разворачивать для меня матрац, и в это время у него отломилась рука в районе локтя. Я вскрикнула. Рука упала на пол, а из отлома полезли, даже посыпались мелкие насекомые, тут же облепившие собой весь пол. Они заползали на моих попутчиков, которые стали вдруг пластмассовыми, проникали в их уши, ноздри, открытые рты. У одного мужчины лопнули глаза, и оттуда двумя струйками брызнули всё те же насекомые. Я встала, хрустнув живым ковром, и открыла дверь.

Лестничная площадка. Третий этаж. Открытый лифт в шахте-клетке, в нём темнота.

Здесь всё пахло страхом. Казалось, дверь напротив вот-вот распахнётся, и пьяный мужчина, с криками, вытолкнет испуганную женщину. Она упадёт, прося пощады, и закроет голову руками, а из покинутой ими двери выглянет маленький ребёнок. Хмурым, мстительным волчонком он будет смотреть, как отец, ополоумев от ярости, избивает его мать ногами. Он повзрослеет (а не повзрослел ли он уже?). Он не простит отца никогда. Пока смерть не разлучит его с яростью и обидой.

Я зашла в лифт, нажала на кнопку «1». Двери закрылись, кабинка не двинулась. В тишине и темноте я слышала только своё дыхание; стук своего сердца; и шелест тысяч маленьких лапок. Я… я проснулась .

Вокзал мёртвым голосом объявил мой поезд. Выдвинув ручку из своей клетчатой сумки на колёсиках, застегнув плащ и достав сигарету, я пошла на выход. За стеклянными дверями закурила. Сдула с лица непослушную чёлку, и та тут же вернулась на место. Неприятный дым как-то особо сильно раздражал; я не докурила сигарету и до половины. Бросила, приостановилась, чтобы её растоптать. Мне показалось, что на меня кто-то смотрит. От этого ощущения было как-то уютно. Да, на меня часто смотрели. Рыжие вообще привлекают как-то особенно много внимания. Обычно взгляды не вызывали почти никаких чувств. Сейчас было по-другому; что-то неуловимое, пряничное, детское; или, может, просто дежавю; хотелось остаться в этом мгновении навсегда; оно было шершавым, как бабушкины руки, и нежно обволакивало, дополняя мутность сонного дня.

Я обернулась, глянула на людей, шедших следом. Я была уверена, что сейчас встречусь с чьим-то внимательным, хоть и нарочито отстранённым взглядом. Нет. Никто на меня не смотрел.