Мэрион Брэдли - Королева бурь

— Сегодня ночью у Скатфелла и его людей будет более чем достаточно работы в собственном лагере, — сказал он, спустившись со стены. — Я оставлю стражу. Если не ошибаюсь, сегодня они не успеют организовать новое нападение.

Он оставил на страже нескольких копейщиков и пошел проведать Дорилис. Она беспокойно металась в постели. Глаза лихорадочно блестели, на руку была наложена свежая повязка. Девушка потянулась к нему здоровой рукой и привлекла к себе:

— Ты все-таки пришел… Рената не желала мне зла, Донел. Теперь я это понимаю; она счищала клингфайр, чтобы он не прожег мне руку до кости. Знаешь, она едва успела. У Кассандры на руке почти такой же шрам, какой теперь будет у меня.

— Выходит, теперь ты тоже будешь носить почетную отметину войны, полученную при обороне нашего дома, — сказал Донел. — Ты спасла нас.

— Я знаю. — Ее глаза блеснули, и он увидел в них затаенную боль. Вдалеке послышался слабый раскат грома. Донел осторожно положил маленькую забинтованную руку себе на колени и погладил ее.

— Донел, — прошептала Дорилис. — Теперь, когда я выросла, не пора ли нам вспомнить о своих супружеских обязанностях?

Донел отвернулся, радуясь тому, что его сестра еще очень неуверенно владеет телепатией.

— Сейчас не время говорить об этом, чиа. Все мы сражаемся, чтобы выжить, а ты еще очень молода.

— Я уже не маленькая, — возразила Дорилис. — Я достаточно взрослая для работы в матриксном круге с Эллертом и остальными. Я достаточно взрослая, чтобы сражаться с нашими врагами.

— Но, дитя мое…

— Не называй меня так! Я не ребенок!

В ее голосе прозвучали гневные нотки; затем она прижалась головой к его плечу и тяжело, совсем не по-детски вздохнула.

— Теперь, Донел, когда нам всем угрожает опасность, Алдаран должен получить наследника. Отец немолод, и эта война с каждым днем старит его. А сегодня… — Ее голос дрогнул. — Вряд ли я задумывалась об этом раньше, я внезапно поняла, что ты можешь умереть… или я, хотя я еще почти ничего не видела в жизни. Если я умру раньше тебя, так и не родив ребенка, тебя выдворят из Алдарана, потому что ты не кровный родственник. Или если… если ты погибнешь, так и не подарив мне ребенка, то меня уложат в постель к незнакомому мужчине, а замок Алдаран достанется ему. Донел, я боюсь этого.

Донел держал маленькую руку сестры в своей. Да, она говорила правду. Только с помощью Дорилис он мог удержать в руках этот замок, который с самого детства был его домом. После долгих дней сражений и осады он тоже остро осознавал собственную уязвимость. Он видел людей, вспыхивавших как живые факелы, видел их умирающими. А Дорилис принадлежала ему, законно отданная ему в жены с согласия ее отца. Она была еще молода, но быстро, очень быстро взрослела…

Донел сжал ее руку.

— Там видно будет, Дорилис, — сказал он, прижав ее к себе. — Когда Кассандра скажет, что ты можешь выносить ребенка без угрозы для твоей жизни, тогда, если ты все еще будешь хотеть этого, твое желание исполнится.

Он наклонился, собираясь поцеловать ее в лоб, но Дорилис с удивительной силой прильнула к нему, пригнув его голову так, что их губы встретились. В ее поцелуе не было ничего от той девочки, которую он знал. Когда она наконец отпустила Донела, у него кружилась голова. Он встал и торопливо вышел из комнаты, но не раньше, чем Дорилис успела уловить его взволнованную мысль: «Нет, она уже не ребенок».

Тишина. Все стихло в замке Алдаран и в лагере осаждавших внизу. Весь день над долиной висела мертвящая тишина. Эллерт, поднявшийся в верхний чертог наблюдательной башни и снова наложивший связующее заклятье на стены замка, размышлял о том, какой новый дьявольский замысел врага скрывался за этим мнимым спокойствием. За время осады его чувства так обострились, что он почти видел замыслы противника. Или это была иллюзия? Его ларан рисовал образы замка, рушащегося в прах, чудовищную дрожь, сотрясавшую землю до самого основания…

Около полудня по всему замку внезапно раздались горестные крики и рыдания, хотя ничего заметного вроде бы не происходило. Эллерт, сидевший у окна вместе с Ренатой, Кассандрой и Маргали (Дорилис, чья рука еще сильно болела, лежала в постели, заснув под воздействием снотворного снадобья), получил первое предупреждение, когда старая лерони вдруг обхватила руками голову и зарыдала.

— О моя крошка, моя маленькая, моя бедная овечка, — всхлипывала она. — Я должна идти к ней!

Она выбежала из комнаты. Почти одновременно с этим Рената прижала руки к груди, словно пронзенная стрелой.