Энгус Уэллс - Узурпатор

— Ты бы хотел, чтобы она сняла с себя обет? — спросил он.

— Ты спрашиваешь, чего я хочу от нее? Хочу ли я добиться от нее такого шага? Если бы я мог!.. Но это невозможно.

Он не мог видеть печальную улыбку отца, но почувствовал, как рука Бедира стиснула его плечо, потом пальцы почти разжались. Кедрин широко улыбнулся.

— Если бы Уинетт сам этого захотела — сама, по доброй воле… потому, что меня любит… я был бы так счастлив. Если бы не эта слепота… я думаю, я попросил бы ее. Но я слепой… и боюсь.

— Боишься попросить? — тихо спросил Бедир. — Или боишься ответа?

Кедрин усмехнулся. Усмешка получилась горькой.

— И того, и другого. Я не уверен, но иногда мне кажется, что она отвечает взаимностью. Но ее обет… он как стена между нами.

— Сестру могут разрешить от обета по ее просьбе, — медленно выговорил Бедир. — Служение Госпоже основано на доброй воле. Повторяю, бывало так, что Сестра отказывалась от своего дара. Это был ее выбор. Очень тяжелый выбор. Жизнь Сестер — это забота обо всех и каждом. Перед Сестрой все равны, она никому не отдает предпочтения. Чтобы стать Сестрой, Уинетт многим пожертвовала — поверь, дочери Дарра было чем пожертвовать и от чего отказаться. Снова изменить решение, оставить то, к чему она стремилась с такой верой…

— Ты хочешь сказать, что мне следует забыть ее?

— А ты сумеешь? — спросил отец. — Ты еще молод. На свете много женщин.

— Но не таких, как Уинетт! — страстно воскликнул Кедрин. — Я видел Эшривель. Мне казалось, что я желал ее. Но теперь… конечно, я слеп… что она в сравнении с Уинетт! Я помню, как она выглядит, отец. Как обе они выглядят… Уинетт лучше во всем!

— Может быть, ты просто лучше ее знаешь?

— Может быть. Но думаю, что дело не в этом.

— Вера — великая сила, — заметил Бедир.

— Да, — согласился Кедрин. — И я не знаю, что делать! Я боюсь открыться ей — потому что боюсь, что ее потеряю; но я потеряю ее, если буду молчать.

— Не будь она Сестрой, я бы посоветовал рассказать ей обо всем. Но она Сестра… Поэтому прояви терпение. Или откажись от нее сразу. Если сейчас ты заговоришь с ней о своих чувствах, ты потеряешь даже те шансы, которые у тебя есть. Правда, я не исключаю, что у тебя вообще нет шансов. И с этим надо смириться. Но пока советую подождать. Пусть события идут своим чередом. Но будь готов принять любой исход, каким бы он ни был.

— Но скоро мы уедем в Твердыню Кэйтина, — возразил Кедрин. — А оттуда — в Эстреван. Если Уинетт останется здесь, шансов у меня точно не будет.

— Может быть, Уинетт останется… — повторил Бедир. — А может быть, она поедет с нами в Священный Город.

— Я просил ее, но она ушла от ответа!

— Но не отказалась?

— Нет.

— Тогда жди, — заключил Бедир. — Всякая женщина — даже если она Сестра — склонна к неожиданным поступкам.

Стальной ветер мчался по каньону Идре. Однако его порывы тщетно кромсали облачный покров; серое небо застыло, угрюмое и непроницаемое. Пики Лозинских гор терялись в мутной пелене, словно камень вплавился в облака. Темные и тяжелые нагромождения полуразбитых крепостных валов нависали над рекой, покрытой рябью, точно рубцами. Город, раскинувшийся у подножья крепости, казалось, съежился под порывами ветра. Ставни были плотно задвинуты. Ветер в клочья разрывал клубы дыма, поднимающегося из труб, и гнал их дальше, к югу. Отражая небо, Идре стала грязно-белесой, как зола. Вздуваясь, исходя пеной, ее пузырящиеся волны снова и снова бросались на дамбу, которая защищала прибрежные строения. Наступило время, когда лучше всего греться у огня за кубком хорошего вина и размышлять или вести неспешные разговоры. Время чинить кожи и упряжь, время готовиться к долгим дням лютой непогоды, пока вьюга будет выть и беситься за окнами.

Тепшен Лал тоже предпочел бы сидеть в тепле за закрытыми ставнями, у очага, чтобы рядом стояло подогретое с пряностями вино, и приводить в порядок боевое снаряжение. Несмотря на долгие годы, прожитые в Тамуре, уроженец востока так и не привык к суровости здешних зим. И каждый год в предчувствии холодов он с особенной болью снова и снова вспоминал о покинутой родине.

Он уже давно стал изгнанником. Его семья была перебита, за его голову назначено щедрое вознаграждение. Теперь Тепшен мог считать себя тамурцем в той же мере, что и бундакайцем. Но едва зима спускалась с вершин Лозинского хребта, у кьо начинали ныть все кости, и он с грустью вспоминал теплые зимы и мягкое лето своих родных мест. В этой стране, где он обрел пристанище и друзей, климат столь же суров и непредсказуем, как и местность. Он привык ко всему, но до сих пор при мысли о наступлении зимы у него возникало неприятное чувство.