Эльберд Гаглоев - Когда они ушли

— А вы, дурачье, — обвел тяжелым взглядом коленопреклоненных, — Обряд прошли — решили людьми станете? Пришли хоть спросили бы. Мало в вас грязи, чтобы людьми сделаться. Или вы не слышали? Из глины их лепили. А вас вот нет, — грустновато закончил.

— И ты хорош, Пастырь Волчий, — вдруг влепил подзатыльник Гравольфу. — А с тобой, Котенок, отдельный разговор, — пригвоздил Эль Гато к земле.

Тот устало убрал клинки и сломленно осел на мягкий травяной ковер. Много в этот на его долю пришлось Самого Страшного Знания.

— Это что же получается. Эль Гато, — заговорил вдруг тот первый, в волчьей душегрейке.

— Замолкни, Белая Пасть, — всем телом развернулся к нему Гневный Жеребец. Действительно гневный. Владелец душегрейки коленопреклоненный умудрился слегка отползти. — Или не чуял ты, что Гравольф из Старших? Силу проверить решил, щенок. А к кому бы мать твоя пришла на беду свою жалобиться? Когда б тебя по ковру травяному в клочья б разметало. А? — вдруг рявкнул он, отчего у воспитуемого голова вползла в район желудка. — Эх вы! Дети, дети. Нет, уводить вас надо. Нельзя вам, дурачью, рядом с людьми жить. Испортят они вас.

— А как же эти, — осмелился подать голос Гравольф, положив ладонь на загривок Волку.

— Эти? Ты что, еще не понял? Не мы им. Они нам нужны. Они мудры. И им без нас легче. Да ведь знаешь. Они всегда найдут к нам тропинки. Так ведь? — и, резко присев, оказался своим костистым, лошадиным лицом напротив хитро улыбающейся морды Волка. — Видишь. Найдут. Куда мы без них. Они без нас не пропадут. А вот мы… — лоб его пересекла глубокая морщина.

— Нечестивец, — вдруг раздалось.

— Ах ты!

Никто не заметил, как Гневный Жеребец оказался вдруг рядом с Домиником, никто не заметил, как он выхватил меч. Заметили лишь как гуднуло мутное полукружье клинка и как разрубленный пояс, увлекаемый тяжестью нелепого оружия, шлепнулся в густую траву. А владелец его заплясал на пальцах ног, потому что высоко подняло подбородок острие.

— Убирайся. И скажи Иерархам. Мы уходим. Ни мы вам не нужны. Ни вы нам. Тупиковая ветвь. Иногда, чтобы дерево не болело — отрезают лишнее. Но в вас столько яда, что лучше все дерево пересадить.

Волк встопорщил загривок, учуяв тяжелый запах врага. Пардусы. Много. Странно. И братьями пахнет. Волки и пардусы. Вот же день странный. Меж деревьев замелькали тени.

С дерева слетела росомаха, кувыркнулся по земле жеребенок, и перед старцем оказался вихрастый мальчишка в домотканой одежде с четырьмя ножами на широком поясе.

— Дедушка! Сюда люди идут. Много. Все в железе. Так воняет.

— Ах, ты… — шагнул старец к Доминику.

Тот отшатнулся, зацепился ногой за разрубленный пояс и упал на задницу. Секунду смотрел пастырь на побледневшего человека. В глазах была… Жалость? Отвернулся.

— Все. Уходим. Тропками. Всех оповестить надо, — гибко присел. Ухватил за челюсть Волка. — Встретимся еще, братик серый. Заглядывай.

На поляне остались Волк и Доминик. Зверь, наклонив голову, смотрел на человека. Улыбался? Почему-то не было страшно. Громко хрустнула ветка. Волк одним прыжком исчез в густом подлеске.

Доминик вдруг посмотрел на свои руки. Пальцы не дрожали. Но ему вдруг показалось, что этими руками оторвал от себя что-то. Он спрятал в ладони лицо и заплакал.

О чем? Он не знал.