Дмитрий Лебедев - Многоликое волшебство

— Я хотел бы, чтоб ты знал, — после небольшой паузы продолжил Руффус, — что я никогда не хотел заполучить твою корону, и уж чего-чего, а этого за моими действиями нет.

— Я даже не думал об этом. Пусть это тебя не беспокоит.

И снова молчание. Слова опять закончились, остались только малоутешительные мысли, делиться которыми не хотелось никому из братьев. Солнце уже клонилось к западу, и мир погружался в сумерки, а они все еще играли в молчанку. Ветер становился все холоднее, а хворост подходил к концу, так что робкое пламя не могло уже согревать.

— А может, — заговорил наконец Руффус, когда мысль, вертевшаяся в голове, смогла оформиться во фразу, — раз уж нам не избежать столкновения, то стоит попробовать избавить от этого остальных? Мы же оба понимаем, что тот из нас, кто победит, сумеет и на поле боя разобраться. Зачем же понапрасну сводить людей в сражении?

— Я тоже думал об этом, — задумчиво отвечал Серроус. — Мы попросту не имеем на это права. Хотелось бы избежать напрасных жертв, но иначе — нельзя.

— Почему? — с вполне искренним недоумением, переспросил Руффус.

— Мы, я имею сейчас в виду не нас, как братьев, или как принцев, а нас, как магов, волшебников, колдунов, не имеем права лишать людей осознания собственной важности, осознания собственной воли. Если мы сейчас разберемся только между собой, тихо и по-семейному, оставив тысячи людей дожидаться исхода нашей схватки, то они никогда не простят нам того, что мы сдернули их с мест, заставили убивать друг друга, и все лишь для того, чтобы собрать достаточную аудиторию для своего поединка. Люди не должны ощущать себя пешками в играх магов, потому что тогда они рискуют перестать быть людьми, рискуют превратиться в животных. Они обязательно должны сохранить свою сопричастность к происходящему и почувствовать, что без их участия все могло бы быть по-другому, а иного пути к этому, как заставить их сойтись в битве — я не вижу. Да, это кровавый путь, за который при любом исходе многим придется расплатиться своей жизнью, но по-другому им никак не сохранить своего достоинства, своей целостности. За любое самоутверждение приходится расплачиваться, и мы не вправе лишать людей такой возможности. Они должны принять в сражении участие, чтобы уже через несколько лет забыть о нас с тобой и рассказывать своим потомкам, как они остановили мондаркское вторжение или же как они сумели покорить Хаббад. Вспомни, не в подобном ли свете они вспоминают сейчас об изгнании бертийских королей и воцарении Строггов? Много ли места в преданиях занимают Малойан и Селмений?

Ну что тут возразишь? Люди, действительно, не должны себя чувствовать пешками в играх магов. И другого способа добиться этого Руффус также не видел. А маги, в свою очередь, не слишком должны увлекаться своими играми…

И все же, Руффус снова поймал себя на том, как легко и непринужденно он прожил последние несколько месяцев. Сколь немногими вопросами он отягощал свой ум, тогда как по Серроусу было видно, что он тщательно пытался все обдумать, и теперь, когда у младшего брата только возникают какие-либо вопросы, выясняется, что у старшего — уже давно готовы на них ответы. Крайне неприятным было обнаружить, что он воспринимал все так поверхностно и просто позволял себе плыть по течению.

— Тогда до завтра? — сказал Руффус, глядя на проступившие уже на небе звезды и осознавая, что не знает, что бы еще сказать.

— Хорошо, — ответил брат, вставая от тлеющего уже костерка. — Давай, наверное, встретимся на вершине того холма, что к западу от наших лагерей?

— Да, — как-то уж совсем отстранено, словно и не о нем шла речь, согласился принц. — Когда?

— Сразу после рассвета. Чего уж оттягивать неизбежное. Только душу травить.

— Один на один?

— Разумеется, — с удивлением, чуть ли не вздрогнув, ответил Серроус.

Они подошли поближе и крепко обнялись, и Руффус неожиданно обнаружил всякое отсутствие фальши в этих объятиях, хотя ощущение нереальности происходящего навязчиво его преследовало. Они разомкнули руки и как-то отчужденно отстранились друг от друга, словно порвалась последняя нить, связывавшая их, позволявшая им называть себя братьями. Молча они начали расходиться, и казалось, что ничего уже между ними не может быть, но в самый последний момент Серроус, уже поставивший ногу в стремя, развернулся.

— Руффус!

— Да, — он даже дернулся от этого окрика, столько в нем было недосказанного, неразделенной боли. Они посмотрели еще раз друг другу в глаза, но так и не могли сказать всего того, что хотели.