Кристофер Банч - Король-Демон

В конце концов я все же успокоился. Было уже поздно. Больше всего мы с Маран гордимся тем, что наши ссоры не только редки, но и неизменно быстро улаживаются. Мы никогда не позволяем злости укореняться глубоко в душе.

Вернувшись в наши апартаменты, я постучал в дверь спальни. Тишина. Я нажал на ручку. Дверь была заперта. Я постучал громче. И снова никакого ответа. Почувствовав, как во мне снова вскипает ярость, я вынужден был признать, что не могу ничего поделать.

Поэтому, поднявшись в кабинет, я проработал до самого рассвета, а затем лег на походную кровать. У меня хватило ума отложить отдельно бумаги, вышедшие из-под моего пера этой ночью, чтобы можно было заново просмотреть их, когда я приду в себя. Мне удалось заснуть на часок, но тут горнист затрубил подъем. Выйдя на балкон, я посмотрел, как во дворе солдаты, назначенные в патруль, седлают коней. Размеренная неизменная армейская рутина, сознание того, что подобное происходит в казармах и гарнизонах по всей Нумантии, успокоили меня. Существовало нечто более значительное, чем мои мелочные проблемы, и именно этому я посвятил свою жизнь.

Я решил на один день забыть о политике и бумагах и провести его с солдатами. Но я не мог появиться перед ними небритым и растрепанным. У двери любого помещения, в котором я поселялся хотя бы временно, всегда была наготове походная скатка со свежим комплектом формы. Умывшись в казарме, я приказал полковому цирюльнику побрить меня. Меня нисколько не беспокоило, что говорят и думают обо мне мои солдаты, — о происшедшем между мной и женой весь полк узнал в ту же минуту, когда сменились обруганные мной часовые.

Проходя мимо двери в нашу спальню, я протянул было руку и тотчас же покачал головой, дивясь собственной глупости. Но, к моему удивлению, ручка повернулась. Открыв дверь, я вошел в комнату. Маран сидела у окна спиной ко мне, кутаясь в черную шелковую шаль.

— Могу я войти? — учтиво поинтересовался я.

— Будьте любезны, проходите.

Закрыв за собой дверь, я остался молча стоять на месте, не зная, как себя вести.

— Дамастес, — вдруг сказала Маран, — я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

— Мы не должны ссориться.

— Нет.

— Только не из-за глупой картины, которую все равно бы не довезли целой до Никеи.

Я ответил не сразу. Маран прекрасно понимала, что мы повздорили совсем не из-за этого. Я хотел ее поправить, но потом передумал.

— Ты права, не стоит ругаться из-за таких пустяков, — согласился я. — Извини меня.

— И ты меня тоже прости. Я всю ночь глаз не сомкнула.

— И я тоже совсем не спал, — сказал я, практически не солгав.

Маран поднялась с места, роняя шаль на пол.

— Дамастес, возьми меня прямо сейчас. Быть может, мне станет легче, и я забуду о... о разных вещах.

Не дожидаясь ответа, она подошла ко мне и начала медленно раздевать. Оставшись совсем обнаженным, я подхватил ее на руки и отнес к кровати.

Маран была возбуждена гораздо больше меня. Даже когда я проник в ее чрево, какая-то частица моего рассудка продолжала гадать, не следовало ли мне ответить по-другому, настоять на том, чтобы обсудить истинную причину вчерашней стычки. У меня мелькнула мысль о том, что между нами существует стена по имени Аграмонте, год от года становящаяся все выше и толще. Но, отмахнувшись от этой мысли как от совершенной глупости, я полностью отдался утехам любви.

Через два дня прибыл Кутулу со своими людьми. Их сопровождали гусары 10-го полка, закаленные в боях на границе солдаты. Было странно и забавно наблюдать, с какой заботой они охраняли своих подопечных.

Кутулу с момента нашей последней встречи практически не изменился: маленький человечек, у которого от волос остался лишь жиденький полумесяц, окружающий сверкающую лысину. Но у него был тот же цепкий проницательный взгляд полицейского, прекрасно помнящего лица всех преступников и прочих людей, с кем ему приходилось иметь дело. В остальном во внешности Кутулу не было ничего примечательного, и в толпе на него никто не обратил бы внимания, что, как я уже успел узнать, было основным достоинством тайного агента.

Теперь Кутулу был руководителем разветвленной шпионской сети империи и обладал огромной властью. Если кто-то осмеливался дурно отзываться об императоре, его действиях или намерениях, этого человека навещали агенты полиции и делали предостережение. Как правило, этого оказывалось достаточно, но все же находились глупцы, продолжающие критиковать Тенедоса. Они представали перед тайным трибуналом по обвинению в «поведении, враждебном интересам империи», и получали наказание: от нескольких дней до нескольких лет тюремного заключения. Специально для этой цели были возведены две тюрьмы, обе в самом сердце дельты реки Латаны. Из уст в уста передавались жуткие истории о том, что в них творилось.