Энгус Уэллс - Повелители Небес

Я ненадолго задумался над всем, что услышал, едва ли сознавая, что женщина разговаривает со мной как со взрослым, что ей при этом столь же трудно подбирать слова, сколь мне выговаривать слово «Мнемоники». Наконец я произнес со всей серьезностью, на которую только был способен:

— Да, я понимаю, получается, как если бы отец моего деда не обучил его всему тому, что должен знать рыбак, а дед не объяснил бы ничего из того, что надо моему отцу, и тому пришлось бы все постигать на своем собственном опыте.

— А он в свою очередь забыл бы передать свой опыт тебе, — подхватила жрица-ведунья.

— Да, — согласился я, — только мне это не нужно, потому что я стану солдатом.

— Но, однако, — мягко, но настойчиво повторила колдунья, — ты не можешь отрицать важность памяти.

Мне пришлось нехотя согласиться, потому что я понял, что разговор сейчас войдет в такое русло, где я окажусь припертым к стенке. Мое недавнее хвастовство сослужило мне неважную службу. Я было хотел найти поддержку у Андирта, но тот, словно специально, уткнулся украшенным шрамом лицом в свою кружку.

— В головах Мнемоников содержится вся наша история, — продолжала колдунья мягким ровным голосом, — сказания о набегах врагов и деяниях государей. Они знают все о Хо-раби, о Повелителях Небес и о Властителях драконов. Мечи Мнемоников не могут ни проржаветь, ни затупиться, ни сломаться…

— А у них есть мечи? — оживился я, находя, что эти таинственные Летописцы могут оказаться интереснее, чем я думал. — Так, значит, они все-таки воины?

Но жрица только усмехнулась и отрицательно покачала головой:

— Это не те мечи, о которых ты думаешь, Давиот, хотя, конечно, некоторые из Мнемоников вооружены и вполне могут постоять за себя. Но я говорю о клинках, чьи ножны вот тут, — она коснулась своего лба. — Разум — вот что острее стали! Вот подумай, — она потрогала свой висящий на бедре кинжал, — разве это сильнее, чем то, что тут? — Жрица снова коснулась своего лба. — Нет, нет и нет! Меч страшен для плоти, а знания, знания — это то, что способно сокрушить мощь Повелителей Небес. Что скажешь, Андирт?

Командир отряда, казалось, удивился столь неожиданному вопросу не меньше меня. Он поставил на стол свою кружку, и, подняв брови, не спеша стер с усов пену.

— Я встречусь с рыцарем Хо-раби лицом к лицу в битве, и меня не убудет, — сказал Андирт, — но в схватке с их колдунами я не стал бы полагаться на сталь, тут уж тебе, Рекин, карты в руки. Волшебство против волшебства.

Впервые в жизни я слышал, чтобы к жрецу обращались по имени. Но женщина кивнула, согласившись с тем, что сказал Андирт, и, улыбнувшись, сказала:

— Так-то вот, Давиот, каждому свое, понимаешь меня? Если воин встретится в открытом поединке с другим таким же солдатом, скрестить меч с мечом или секиру с секирой, тут я с радостью сделаю ставку на Андирта, но колдун Ан-фесганга сможет раздавить его одним заклятьем.

— Но ведь я не волшебник, — запротестовал я, — я просто сильный и, когда вырасту, обязательно стану воином.

— Твоя сила в твоей памяти, — сказала Рекин, — и сила эта, насколько я могу судить по тому, что ты нам здесь продемонстрировал, очень велика. Это мощь воскрешаемого прошлого, сила времени, знания и познания, та сила, которая связывает людей и страны. Послушай же! Через четыре года ты станешь взрослым, и, когда это произойдет, ты отправишься в Дюрбрехт, чтобы заточить меч, который у тебя в голове.

Женщина говорила столь воодушевленно, что, хотя и не пользовалась своими волшебными чарами, все равно я слышал чистый голос боевых рожков, скликающих ратников на битву… И все же я был смущен.

— А далеко этот Дюрбрехт? — поинтересовался я.

— Много и много лиг отсюда, — объяснила колдунья, — на севере, там, где Келламбек граничит с Драггонеком. Тебе придется проститься со своей деревней и с родителями.

— А как же я буду жить один? — спросил я. Ведь я был все-таки сыном рыбака, а значит — практичным человеком.

Жрица расхохоталась и пустилась в объяснения:

— Когда тебя примут в школу, ты будешь сразу же зачислен на довольствие: получишь стол и кров. Тебе даже станут выплачивать некоторую сумму на карманные расходы в период ученья.

«Карманные деньги» — о, как привлекательно это звучало.

У нас в Вайтфише денег почти не водилось, преобладал натуральный обмен. За всю свою жизнь я лишь однажды держал в руках монету, которую мне посчастливилось найти в прибрежном песке. Это был очень древний грошик, на котором даже изображение Верховного владыки почти совсем стерлось. Само собой, я отдал эту находку отцу. Мысль о карманных деньгах, которые я волен буду истратить по своему собственному усмотрению, будоражила воображение. Тем не менее я тут же заподозрил здесь какой-то подвох. Кто это станет платить мне за то, что я учусь? У себя в Вайтфише мы учились выживать. Знать приливы и отливы, сезоны ловли рыбы. Мы должны были уметь смолить лодки и управлять ими даже в сильный шторм, забрасывать сети и ловить на живца. И платой нам становилась еда в наших желудках и одеяла, которыми мы укрывались. Чего еще нам ждать?