Оливер Джонсон - Нашествие теней

Глас обращался к нему одному из всех послушников — в этом Уртред был уверен. Мальчик слышал его везде: и в семинарии, и в усеянном камнями поле на склоне горы. Уртред решил, что должен услышать глас поближе. Это желание преследовало его даже в снах, как навязчивый зуд. Он все крепче убеждался, что глас идет из глубин земли, от Священного Огня. И вот в двенадцать лет он собрался с духом и сошел по выбитым в скале ступеням в подземелье, где камни фундамента слипались с телом горы. Гулко шлепая сандалиями по камню, он пришел наконец к большую, полную сталактитов пещеру. Прежде он бывал здесь лишь по великим праздникам. В будни это место считалось запретным, и никто не смел ходить сюда, кроме старца.

Здесь было тихо и очень темно, лишь в расщелине на дальнем конце пещеры оранжево мигал Священный Огонь. Холодный страх охватил Уртреда. Страшное это место — здесь в старину приносили в жертву Огню таких же, как он, отроков.

От бассейна, где верховный жрец совершал омовения в дни отпущения грехов, шел пар. Когда Уртред подошел поближе, ему показалось, будто и камни здесь исходят потом, а рев пламени в расселине скалы был точным подобием того звука, который слышался Уртреду все эти месяцы. Так гудит печь, дверцы которой открыты, — все другие голоса в его мозгу утихли впервые за долгое время. Жар пронизывал его, наполняя энергией, которой он никогда не испытывал прежде.

Во время уроков в классной он ни разу не чувствовал присутствия бога. Но здесь он чувствовал его, и его наполняло сияние, точно Ре склонился над ним и своим огненным лучом зажег его сердце. Уртред, сам не зная зачем, вытянул вперед руку: странный трепет пробежал по жилам, и воздух перед пальцами заколебался. А потом из пальцев брызнуло оранжевое пламя, озарив пещеру. Уртред попятился прочь от совершенного им, не менее потрясенный, чем если бы чудо сотворил кто-то другой.

Он сразу понял, что это означает: он, Уртред — заклинатель огня; пиромант. Все, что Ре создал в начале времен, содержит в себе семя огня. Но только одному или двоим в каждом поколении дано вырастить из семени цветок, вызвав огонь из земли или воздуха.

Смелость мало-помалу вернулась к нему. Он описал правой рукой широкий круг. Огненный дракон возник из перегретого воздуха и понесся по пещере, изрыгая пламя, бросая скачущие тени на каменные стены. Забыв свой страх, мальчик завопил от восторга и сознания своей силы. Дракон носился кругами, то поднимаясь, то опускаясь, его глаза светились золотом, туловище было пламенно-алым, из пасти вырывались огромные языки огня. Мальчик бегал за ним и плясал, упоенный своим могуществом.

Потом, при одной из вспышек, Уртред заметил какое-то движение на лестнице, ведущей из пещеры, — фигура в клобуке убегала по ступеням наверх. Кто-то из монахов. Как только Уртред увидел его, волшебный дракон тут же погас, оставив за собой лишь струйку дыма.

Уртреда выследили, и жизнь его с тех пор переменилась. Скоро все монахи уже знали: он Адепт, чародеи, один на целое поколение во всей Империи. Но монастырскому старцу они об этом не рассказали, завидуя дару мальчика и его могуществу, которого сами были лишены.

Старца звали Манихеем, и он тоже умел вызывать огонь из воздуха и камня, а мир теней видел так же ясно, как мир живых. Монахи почитали его; отношение же Манихея к ним оставалось неизвестным: он добровольно заточил себя в высокой башне, откуда сходил каждые несколько дней послушать всенощную и съесть скудный ужин в холодной трапезной с монахами и послушниками. В дни покаяния он пускался один к жертвенному водоему, чтобы совершить омовение. Ходили слухи, что сюда его сослали высшие храмовые власти, ибо его знания оказались чересчур глубоки для этих мелких интриганов. Всю ту неделю, когда раскрылся дар Уртреда, Манихей пробыл у себя в башне, и монахи втайне от него сговорились погубить мальчика.

День Ожога. Монастырская семинария на самом верху высокого здания. Серые тучи заволокли вершины гор, и холодный ветер врывался в окна: стекла, выбитые прошлогодними бурями, так и не были вставлены. Сорок учеников, от двенадцати и старше, дрожали, кутаясь в свои лохмотья, и от дыхания в комнате стоял густой пар. Учитель Мидиан стоял на своей каменной кафедре, некогда изваянной в виде феникса, восстающего из пепла, но надписи, сделанные сотней поколений школяров, так преобразили сказочную птицу, что она сделалась почти неузнаваемой.

Внезапно Мидиан, прервав чтение святого писания, с грохотом захлопнул переплетенный в кожу том, подняв облако пыли. Впрочем, проку от его чтения и так было немного: он едва разбирал буквы, и спасало его лишь знание священных текстов назубок — их крепко вдолбили ему в голову, когда он был в возрасте своих нынешних учеников. Мидиан принадлежал к самой подлой части монастырской братии. Его редеющие рыжие лохмы делали еще заметнее багровый нос и налитые кровью глаза. Он был пьяницей, приверженцем визега.