Александр Талал - Влюбиться в эльфа и остаться в живых

– …а потом брюнетик поднял урну и в белобрысого запустил. Там еще окурки непогашенные лежали, дымили, посыпались на лету. А белобрысый обозвал его как-то… «Дорк проклятый», сказал. То ли «дорк»… то ли «шморк»… Разберешь эту молодежь сегодняшнюю с ихними словечками, – тетка покосилась на Женю. – А потом тот, с урной, меня увидел, глазами так зырк! И убежал.

– Какие глаза-то, к примеру? – Николай уцепился за важную деталь.

– Как? – переспросила тетка. – Большие глаза, серьезные. Суровые такие глаза. С бровями. Зырк на меня.

– Ты рисуй, рисуй, – важно посоветовал Жене Николай.

– Я рисую. – Женя ответил тоже деловито, склонившись над альбомом и понимая, что замечание Николая предназначалось для того, чтобы тетка осознавала собственную значимость и сосредоточилась на главном.

– Вспоминайте – нос там, губы…

– Ага, все при нем, – закивала тетка с готовностью. – И нос, и губы. Даже лоб был. Высокий такой лоб.

Николай снял фуражку и вытер рукавом вспотевший лоб. На тетку снизошло некоторое просветление:

– А, и в подбородке дырочка!

– Ямочка? – поправил Николай. Женя старательно орудовал карандашом по альбомному листу.

– Ну да, такая дырочка, как ямочка, – довольная собой, тетка попыталась подсмотреть Женино творение. – Ну что там, уже похоже?

– Это вы нам скажете, – устало вздохнул Николай и протянул руку. – Показывай, Айвазовский.

Эти слова почему-то вывели Женю из равновесия; он выпрямил скукоженный позвоночник и, срочно о чем-то задумавшись, принялся неспешно изучать грубую мозолистую ладонь Чепурко. В какой-то момент его блуждающий взгляд проделал обратный путь к альбомному листу и остановился на нем довольно растерянно, словно впервые видел, да и знать не хотел, что там нарисовано. В его глазах – зеркале его души, как заявил бы некто умный, но не настолько умный, чтобы своевременно позаботиться об авторских правах на афоризм – заметно что-то екнуло. Женя Степанов направил зеркало души вновь на нетерпеливо шевелящую пальцами Николаеву ладонь и на этот раз казался загипнотизированным ею. Создавалось впечатление, что Женя парализован выбором: кого ему больше бояться – заскорузлой ладони или собственного рисунка. Зеркало души Николая Петровича налилось кровью, его ноздри затрепетали нервно и яростно.

– Что, опять? – хрипло пробормотал следователь. Тетка глупо захлопала глазами. Рука следователя выхватила альбом из Жениных рук и была при этом недружелюбна. С белого листа на него взирало лицо, скорее походившее на персонажа из комикса – нечто среднее между синим человечком из «Аватара», американским индейцем и Невероятным Халком – чем на фоторобот или милицейский скетч. Смугловатая кожа; нереалистично высокие скулы; большие черные горящие глаза. Темные волосы до плеч сплетены в сотни косичек. Не без волнения теребя карандаш в руке, Женя наблюдал, как Николай медленно поднимается со стула.

– Ну, Степанов… – прохрипел Николай. После сомнений, длившихся около десятой доли секунды, Женя вскочил со своего места и отпрыгнул прочь. Возможно, если бы не этот отчаянный маневр, Николай наконец прибил бы своего художника, но на этот раз прибитым оказался только стул (надо сказать, не впервые), склеенный, перевязанный бечевкой и замотанный скотчем во множестве мест. Тетка на своем стуле села по стойке смирно и крепче сжала пятками баул. Рассвирепев еще больше, если такое можно себе представить, Николай вперил испепеляющий взгляд в Женю, предусмотрительно отбежавшего за письменный стол.

– Это что такое, ты, Васнецов?! – он потряс альбомом так, что из нарисованной головы чуть не посыпались зубы. – Я тебя спрашиваю! – И альбом полетел в Степанова.

– Да успокойтесь, Николай Петрович! Не нравится – сейчас переделаю!

– Я тебя сейчас переделаю! Здесь тебе, Степанов, полиция, а не «В гостях у сказки»!

Пока Николай наматывал круги вокруг письменного стола и тетки, пытаясь-таки излить свой гнев на вызвавшего его, свидетельница с баулом, не обращая внимания на крики и топот носившихся вокруг нее художника и следователя, неспешно наклонилась и извлекла альбом с отпечатком кед из-под ног бегущих.

– А что, похож, – произнесла она и затосковала. – Но как-то поинтереснее.

У открытой двери кабинета нарастал доносившийся из коридора гогот. Это два молодых опера, Шура и Гарик, два сапога пара и неразлейвода, заглянули поглазеть на катавасию.

– Ты, Жень, поаккуратней с нашим Петровичем! Он у нас по психической статье списанный! – веселился Гарик.