Джулия Джонс - Измена

Хват перестал вслушиваться и притих, даже не глядя на поставленного перед ним барашка со специями. Он был уверен, что этот боец — Таул. И вместо радости его охватило отчаяние. Что сталось с его другом? Тот Таул, которого он знал, никогда не стал бы драться в яме, как последний наемник. Настало, как видно, время взглянуть правде в лицо. Это Таул убил Бевлина. Хват схоронил эту истину в самой глубине души и надеялся со временем забыть о ней. Но истины, особенно неприглядные, так и норовят вылезти наружу, точно черви.

И все-таки Таул — его друг, а дружба священна. Каким-то тайным местом своего все еще юного сердца Хват не мог поверить, что Таул действовал сознательно.

Хват оставил на столе золотой — более чем достаточная плата за гусиные лапы и барашка в придачу — и вышел. Спросив у прохожего дорогу в Часовенный переулок, он направился прямиком туда.

Джек сидел в одиночестве на соломенном тюфяке, служившем ему постелью. Его поселили в отдельной комнате, где в обычное время, судя по обстановке, была женская спальня. Он не знал, что нужно от него хозяевам дома. Похоже, он просто угодил в какую-то халькусскую междоусобицу. Да и какая разница? Ведь Мелли больше нет.

«Она умерла», — сказала та девушка холодно и без всякого сострадания — точно так же, как сказали ему эти самые слова когда-то.

Его мать умерла, когда ему исполнилось девять зим. Опухоль, зародившаяся у нее в груди, перекинулась потом на легкие. Целый год перед смертью она кашляла кровью и прятала от Джека свои окровавленные платки, засовывая их в корзинку для рукоделия, пока он спал. Только он не спал. Не мог он уснуть, не увидев эти тряпки и не убедившись, что крови на них не больше, чем всегда. Но зачастую крови было куда больше обычного — тогда он потихоньку стирал эти лоскуты, тер их о камень при свете свечи. А утром поднимался спозаранку и снимал сохнущие тряпки с решетки очага. Потерев их в руках, чтобы сделались мягче, он клал их обратно в корзинку. Пробуждаясь, мать находила чистые платки — и оба делали вид, будто никакой крови и не было.

Под конец ей стало так худо, что тряпок уже не хватало, и Джек рвал для нее свои рубашки. Перед самой ее кончиной его перестали пускать к ней, прогоняя шепотом от двери. Джек утешался только тем, что снизу из-под двери пробивается свет, — если он виден, значит, свечи горят, а если они горят, значит, мать еще жива.

Последним, кто видел мать живой, был Кроп. Джек как сейчас видел этого великана на пороге, с полными слез глазами и рукой, сжимающей что-то за пазухой. Как Джек ненавидел Кропа за то, что того допустили к матери, а его, сына, так никто и не позвал!

Три дня Джека держали за дверью — а потом свет внизу погас. Пришла жена ключника и сказала: «Она умерла. Слезами горю не поможешь. Ступай-ка скрести горшки — нечего даром хлеб есть».

И он весь тот день скреб горшки, а на следующий драил полы. Некоторым образом это помогало — усталому и измученному, с пальцами, в кровь изодранными жесткими щетками, ему не хватало времени, чтобы думать о матери. Полгода спустя он уже не мог вспомнить, как она выглядела до болезни. Он отскреб дочиста память о ней заодно с горшками и сковородками.

Джек стукнул кулаком по краю своей койки, и дерево треснуло. Мелли больше нет — но ее-то он не забудет так предательски скоро. В ее смерти повинен он. Не надо было уходить от нее и возиться с мертвецом — а прежде всего не следовало убивать человека.

В комнату вошла девушка — ее звали Тарисса.

— Что тут такое?

Джек ответил ей холодным взглядом. Она заметила расколотую кровать.

— Это ты сделал? — спросила она голосом, бесцветным вдвойне — бесстрастным и лишенным каких-либо особенностей. Ни материнской певучести, ни халькусского выговора Роваса. — Ты знаешь, мне очень жаль твою девушку.

— Да ну? — обозлился Джек. — Может, жалость — это одна из твоих уловок? — Он все еще чувствовал у себя на руке последнее прикосновение Мелли. Память об их расставании была слишком свежей и жгучей. Джек вогнал костяшки пальцев в расщепленное дерево.

— Уловок?

Джек снова грохнул кулаком по кровати, и девушка в испуге отступила.

— Так я и поверю, что вы с Ровасом оказались у замерзшего пруда ради приятной прогулки. — Он разбил руку в кровь. Почему они спасли его, а не Мелли? Его жизнь никому не нужна. Никто не стал бы плакать о нем — а Мелли могла бы стать королевой. Она была прекрасна и горда, а в тот день, когда он разделался с наемниками, обрушив на них свой подкрепленный чарами гнев, она спасла ему жизнь. Она вела его, ослабевшего разумом и телом, много лиг по лесу, пока не нашла приюта.