Феликс Эльдемуров - Тропа Исполинов

Или... больше некуда?

Он только сейчас обратил внимание на отчетливый перестук копыт, быстро приближавшийся из-за спины. Как будто кто-то звонко и торопливо постукивал ногтями по натянутой коже барабана.

Гриос машинально потянул с руки перчатку.

- Вот и табачок, - сказал он.

Повернул вороную и на всякий случай нащупал там, внизу, справа, ствол карабина, который как это заведено у чаттарцев, помещается за спиной прикладом вверх.

- Спаситель ты мой...

И прикрываясь рукавом от проглянувшего солнца, приметил, что измученный скачкой конь устало выбрасывает ноги, а неумело схваченный повод проскальзывает у седока в пальцах.

Чёрт-те что стряслось у малого, успел подумать он, выезжая на середину дороги. Да и кто он может быть такой? Дурное время, когда на каждого встречного глядишь, держа наготове оружие...

Хотя, инта каммарас, какая мне, к чёрту, разница, кто он такой и как называла его в детстве мама?..

- Эээ, сынок, да у тебя и стремена толком не подобраны... А ну, постой. Давай-ка разберём, в чём тут дело...

- Стой! - привычно гаркнул он.

Выстрел ударил ему в глаза!

И - будто заледенелой веткой хлестнуло по лицу...

Чаттарец ещё не успел сообразить что к чему, а руки сами, срывая ремнем золочёные пуговицы, вывернули из-за спины ствол карабина.

Он ответил выстрелом на выстрел привычно, из-под руки, почти не целясь. Противник, продолжая нестись во весь опор, пригнулся, как бы пытаясь укрыться за конскую шею. Не попал, подумал Гриос.

И в это же мгновение тот, глупец и торопыга, потерял поводья, всем телом подался вперед, на гриву. Конёк, не удержав равновесия, провалился передними ногами и с размаху перекатился через голову вместе с седоком.

Ах, ты, ах ты, ах ты!..

Гриос, помедлив, тронул шпорами вороную, но та не пошла - замерла как вкопанная.

- Дура, дрянь, ослица! - озлился чаттарец. - Тебе "хаш-хаш" крикнуть?

По щеке его вновь мазнуло что-то ледяное-холодное, белёсое.

Дернул, оторвал, отшвырнул прочь подрубленный пулей плюмаж. Постанывая от боли в спине и шее, принялся сползать наземь. Краем глаза уловил: нечаянный противник, залегши за конем, выставил вперёд руку.

- Ага. Целишься, сынок? - переводя дыхание, спросил чаттарец. - Ну, целься, целься... Может быть, ты и прав.

Лошадь, не давая себя огладить, пятилась задом. Гриос отбросил поводья и непроворно, по-волчьи поворачивая с головой тяжёлые плечи, зашагал в сторону противника. Солнце било в глаза. Обидно было умирать, так и не выкурив табачку...

- Эй, ты, послушай! - крикнул он.

Злополучный скакун следил за подходившим гвардейцем. Кипящей в ноздрях и глотке красной пеной захлебывался конь, бессильно сгребая ногами смёрзшийся навоз и ржавую глину дороги.

Его хозяин завалился в талую грязь возле конской спины, далеко вперёд выбросив руку с расставленными белыми пальцами...

- Инта каммарас!

Чаттарец передёрнул затвор и прицелился. Тускнеющий конский глаз отразил белое, в низких облаках небо и чёрную фигуру человека, вскинувшего к плечу карабин...

3

- Слыхал? - спросил малыш, отрываясь от книги. - Нет, ты слыхал? Кто-то опять стреляет в тюленей. Это келлангийские солдаты. У, дураки, патронов им не жалко.

Тинч вспомнил, что малыша, хозяйского сыночка, зовут Таппи, и что вчера этот занудливый Таппи долго не давал ему уснуть, донимая разговорами. Каким счастливым должен быть человек, который утром может просыпаться оттого, что мать поправляет ему сползшее во сне одеяло...

Он вспомнил вчерашний вечер. В такие вечера и ночи, как говорят, даже сам Ночной Воин не смеет покидать своего убежища в скалах... Берег, казалось, стонал и ворочался под ногами, слепящий вихрь срывал с головы капюшон, а в ушах грохотало так, что Тинч не слышал собственного стука в дверь этого дома. И вдруг - сокрушительная битва гигантов на земле и там, высоко в небе, оборвалась - тишиной, теплом, светом...

Руки... вспомнил он. Жилистые, тонкие руки, исколотые кривой иглой, изрезанные жёсткими нитками, которыми сшивают здесь паруса. Они, эти необычайно мягкие руки проводили его до лежанки, помогли расстегнуть куртку, надвинули на плечи непривычную жаркую тяжесть...

Сейчас в большой комнате, за перегородкой шелестели быстрые шаги. Глиняные миски стучали о деревянный стол. И запахи царили в доме... Не те, что стали для Тинча привычными в эту зиму, городские - керосина и сырой штукатурки, нет, иные - горячей глины, топлёного жира, а ещё - пчелиного воска и полыни, копчёной рыбы, сладкого домашнего хлеба, чеснока...